Ксения Букша - Мы живем неправильно

Ну позвоню я. Ну и состоится у нас такой разговор:

«Алло. Это Аля Ерыгина».

«Зачем вы мне звоните?»

(Внушительно, серьезно.) «У меня ничего не было с вашим мужем. Хочу, чтобы вы это знали. Ваши упреки несправедливы».

Или нет. «Упреки» – это наезд. «Сожалею, что могла своим поведением…»

Нет. Подставляться тоже нельзя. По плинтусу размажет.

Вот черт. Выходит, не надо ей звонить. Пусть, выходит, остается в заблуждении. В неприятном заблуждении.

Аж вспотела. Нагрелась незаметно. Футыблин, как неловко получилось.

Я до и я после этой истории – два разных человека. Вот настоящая потеря невинности: тебя и не коснулись, а ты изменилась до неузнаваемости.

Какая профессия самая пьющая? Грузчики? Медики? Мне вот кажется, что нефтяники. Конференция по проблемам эффективности нефтехимического сектора Восточной Европы в первый же вечер обернулась тотальной пьянкой. Кое-кто успел бухнуть уже по дороге, главным образом, те, кому было далеко лететь, – Новый Уренгой, Нефтеюганск. Их выгружали из самолета тюками. Остальные пока держались; держался и Роман Иосифович Б. У меня потерялся багаж, Р.И. помог мне его найти, так познакомились. В автобусе, который вез нас в гостиницу, мы сидели рядом. Автоматическая болтовня, которую я привыкла поддерживать по долгу службы, переросла в интереснейший разговор. Р.И. быстро удивился, как меня занесло в нефтехимию; я пояснила, что начинала журналистом, а теперь тружусь в пиар-службе одного из московских холдингов. Сам же Р.И. представлял маленькую приборостроительную фирму из Питера.

Итак: мы приехали в гостиницу, но не смогли расстаться и пошли вместе на ужин, а после ужина отправились гулять. Прогулка увела нас далеко, так далеко, что мы заблудились и смогли выбраться к гостинице только в четыре часа утра. Вступив в сонный холл, замерзшие и мокрые (часть времени мы бродили по полю среди засохшей травы, глядя на огни взлетающих самолетов вдали), довольно пьяные, мы окоченевшими руками сгребли ключи от наших номеров и стали подниматься. Когда лифт остановился на моем этаже, Р.И. посмотрел на меня и сделал неверный шаг в коридор. Двери лифта затворились.

– До завтра, – сказала я, улыбнулась и помахала рукой.

– Тьфу ты, пардон, этажом ошибся, – сказал Р.И. – До свидания! – И он побежал вверх по лестнице.

Всего одна минутная заминка. Больше не было ничего. Всю неделю, с утра до вечера, мы ходили неразлучной парой; вместе сидели на одних и тех же семинарах; интересные выступления – обсуждали, на неинтересных – играли в крестики-нолики и в слова и просто переписывались на листке бумаги. Но ни разу Р.И. не дал мне понять, что хотел бы сблизиться со мной, да и я с ним не кокетничала. Сказать по правде (хотя кто поверит такой правде), у меня не появилось ни одной мысли о возможных «отношениях» с Р.И.; даже ту заминку у лифта я оценила только потом, спустя несколько месяцев после конференции, а тогда подумала, что его просто увлек разговор со мной. И все-таки: за неделю я привыкла к его постоянному присутствию; к его профилю (когда мы сидели рядом на семинаре) и фасу (когда сидели друг напротив друга в кафе). Я изучила его руки и его замашки – поднимать одну бровь, держать коньяк во рту перед тем, как проглотить. Неделя была долгой.

Потом мы летели обратно.

Я, вообще говоря, не слишком боюсь летать. Но именно в тот раз я испытала страх, сильнейший, переходящий в панику. Я начала бояться задолго до полета, у меня были какие-то мрачные предчувствия, и они, по кругу, заставляли меня бояться еще сильнее. Я была близка к тому, чтобы сдать билет и отправиться домой на автобусе. Я сказала об этом Р.И., и он успокоил меня:

– Долетим. Сядешь рядом со мной, будем играть в слова и пить коньяк.

Его добродушная уверенность придала мне сил. В то утро дул сильный ветер, разогнавший все облака. Мы залезли в самолет и, скрючившись, поместились в кресла. Слева от меня сидел толстый, равнодушный менеджер, от которого до сих пор пахло домашней едой, справа – Роман Иосифович. Самолет вырулил на взлетную полосу и начал разгоняться. Когда он оторвался от земли, я почувствовала такой прилив страха, что чуть не потеряла сознание. Знаками я попросила у Р.И. коньяку и выхлебала большими глотками полфляжки, не чувствуя ни вкуса, ни алкоголя, но страх не прошел. Меня трясло и тогда, когда погасла надпись «Пристегнуть ремни», и потом, все три часа до Москвы. Р.И. пробовал занять меня разговором, игрой, но впустую – у меня зуб на зуб не попадал, и я могла говорить только о том, как мне страшно и какая высота там, внизу. В довершение мне все время хотелось смотреть в иллюминатор, и я, не стесняясь, перегибалась через толстого менеджера, который очень скоро надел наушники, чтобы избавить себя от моей тихой истерики. Мои переживания были тем страннее, что полет проходил идеально. В темном небе колесило яркое солнце, внизу (ни облачка!) проплывали реки, дороги, города. Но я не могла любоваться: воздушная пропасть между нами и землей стояла у горла.

Ближе к Москве погода испортилась. Поналезли с краев неба серые облака. Вдобавок выяснилось, что внизу уже совсем темно. Садились мы так: мелькнули огни дорог и домов – и самолет тут же весьма ощутимо причалил к земному краю. К этому времени Р.И. рядом со мной уже не было: в какой-то точке полета он ушел от меня в другой ряд, а может, и в другой салон. В чартерных рейсах всегда много свободных мест. Когда я опомнилась от снедавшего меня ужаса, я поняла, что люди уже выходят из самолета, а багаж Р.И. по-прежнему лежит на полке надо мной. Я немного подождала, а потом, подхватив двойную дозу сумок, его и мои, пробралась по проходу и выпросталась наружу.

Меня сразу обдало резким, живительным ветром, темнотой, лучами прожекторов, дождем. Я глянула вниз и увидела, как Роман Иосифович – брдыдзым! – летит по трапу вперед руками, а в конце, странно вывильнув в сторону, падает навзничь, обдирая ладони и правую щеку. Он был пьян.

К счастью, Р.И. был не единственным представителем своей фирмы – его напарник, добродушный пожилой физик, оказался достаточно трезвым, чтобы разобраться в ситуации. Мы с физиком помогли Р.И. пройти таможню, разыскали паспорт; затем вместе сели в такси и отправились на Ленинградский вокзал. По дороге Р.И. чуть протрезвел; он все время благодарил меня, совал ободранную грязную ладонь и признавался в любви. Мы проводили Р.И. до поезда.

Когда я уходила, он просил меня поехать с ним. Я в ответ попросила перезвонить утром.

Он перезвонил.

Я была уже на работе; не в лучшей форме, но работать-то надо было. Тело болело так, будто на мне пахали, глаза, высохшие от алкогольной интоксикации, слезились. Физическая слабость сочеталась с обманчивой легкостью ума.