Ксения Букша - Мы живем неправильно

– Да там на самом деле проще, чем с производством. Там вообще думать не надо. Почти. С делом ты справишься. Единственно – коллективчик так себе. Ну? Пойдешь?

– Пойду, – решается Андрей Михайлович.

– Молодец, молодец! – поддерживает начальник. – Надо расти! Главное – я в тебе уверен в этом смысле. А кого еще назначать? Рассохина, что ли? А ты и честный, и не пьешь!

Выходя из кабинета, Андрей Михайлович думает: пришлось же на старости лет снова заняться такой работой, где самое важное – не ум, не инженерные способности, а честность и трезвость.

Юг Петербурга. Большой город, дымный город. Заводские районы. Снег закончился, начинается рассвет. Проспект маршала Жукова разъезжен машинами, троллейбусами, автобусами; дорога блестит черным свежим блеском, снег нахлобучен на все фонари.

Производство удобрений в Лузях – филиал – средних размеров ангар с бетонным полом. Удобства во дворе, вообще все похоже на деревню. К ангару ведет дорога, плотно закатанная галькой. Сейчас, впрочем, гальки под снегом не видно. Кругом – такие же амбары, склады, ближе к дороге – шиномонтаж, вывешено колесо. Пейзаж почти горизонтальный, прижатый к земле.

Внутри амбара летает мелкая соляная пыль. Андрей Михайлович принимает командование. Точнее, подбирает бразды правления с пола. Прошлый начальник уволен за воровство. Женщина по имени Наталья, кладовщица, и Родион, менеджер по поставкам, водят Андрея Михайловича по производству и все показывают.

– А где у вас доска заказов? – спрашивает Андрей Михайлович.

– Какая доска заказов?

– Ну, когда заказ получен, когда срок, какие операции надо произвести.

– А зачем? – недоумевает Наталья.

– Значит, надо съездить в канцелярский, купить доску и четыре маркера… – объясняет Андрей Михайлович.

– Да мы и так никогда ничего не просрочиваем! – Наталья обижается, Родион ухмыляется.

– Кто ее заполнять-то будет, эту доску?

– У нас восемь заказов, – говорит Андрей Михайлович. – Восемь! Вы все помните, про каждый? Какая у вас хорошая память!

– Не жалуюсь, – говорит Наталья.

Родион ухмыляется. Андрей Михайлович идет дальше.

Бухгалтерша Катя, двадцать четыре года, розово-желтое платье; а что, надо было заполнять все эти листочки? А я не знала! У меня там еще где-то они есть, раньше присылали… знаете, похоже, я их выкинула, а это что, очень страшно?

Андрей Михайлович идет дальше. У уха шепчет Наталья:

– Вы девочку смотрите не нервируйте, у нее недавно…

В цеху при виде Андрея Михайловича все оставляют работу и смотрят на него.

– Вот откуда у вас летит пыль, – говорит Андрей Михайлович и стучит пальцем по большой воронке, в которую струятся мелкие белые шарики удобрения. – Надо повесить заслонку.

– Да мы как-то уже привыкли, нам и так хорошо, – говорит Родион.

– «И так хорошо»? – переспрашивает Андрей Михайлович. – Понимаете, это неправильный подход. Всегда должно быть место для улучшений.

– Да ладно, дядя, – говорит Родион, ухмыляясь.

Андрей Михайлович слегка закипает.

– Прости, пожалуйста, но я тебе не дядя. По имени. Ладно?

– Ладно… Андрей Михайлович… Мы повесим, что скажете. Напишите только, как оно называется.

– Никак не называется, – отрезает Андрей Михайлович. – Из резины старой вырежете заслонку и повесите. Все.

Андрей Михайлович и его жена лежат рядом на полу. Жена не может спать на мягкой поверхности, а Андрей Михайлович перебрался на пол из солидарности. Они смотрят в потолок и неслышно, почти бесшумно разговаривают. Этот тембр выработан годами совместного сна с младшими детьми под боком. Они и сейчас неподалеку, в четырех метрах южнее, ближе к окну. Уже спят, это точно. Горит ночник, сиреневый с красным, с серебряными листьями и монетами.

Жена говорит бесшумно:

– Ко мне завтра в четыре часа приходит доктор из космической медицины.

– Тебя хотят запустить в космос? Чтобы гравитация поменьше?

– Говорят, хороший доктор… У них там в клинике…

– Ну, попробуй. Хуже-то не будет.

– Напрасно ты так думаешь. Можно сделать гораздо хуже.

– Ну, ты же не дашь. Если что – зови на помощь.

– Правда, вот по деньгам… – шепчет жена.

– Ничего страшного.

– Как у тебя?

– Ну, ничего… – тихо отвечает Андрей Михайлович, глядя на полосы света от фонаря за окном. – Производство работает… Люди – не очень…

Жена говорит:

– Хорошо бы квартиру купить. В кредит.

– Лучше дом, – говорит Андрей Михайлович. – Трехуровневый. Засудить кого-нибудь из Министерства здравоохранения… Подать на них в суд и получить огромный куш.

– Я бы еще нашу школу у государства выкупила.

– Чтобы распродать ее по кусочкам?

– Завхоза нашего точно никто не купит, – хихикает жена.

Андрей Михайлович беззвучно трясется от смеха. Жене тоже весело. Она засыпает.

Он не спит. На него накатывает старческая сентиментальность (так он это называет). Он думает про свою первую жену. Она и сейчас красавица. И сейчас – не хочет детей. Она так никогда и не поймет. Ее точка зрения имеет право на существование, думает он. Право на существование. Черт, надо раздвинуть брови. Расслабить шейный отдел. Совсем никакого чувства юмора, улетучилось, как пузырьки шампанского. Жена уснула, некого смешить. Если он ее переживет, кончит век мрачным стариком. Ну, вот опять идиотские какие-то мысли. Надо выкинуть из головы…

Он вырубается.

В цеху – половина народу. Висит новенькая доска заказов. Андрей Михайлович заполняет ее сам. Потом отправляется в бухгалтерию. К Кате приставлена опытная помощница – в результате Катя на работу не ходит вовсе. Помощница сидит посреди кабинета, вокруг нее разложены папки.

– Андрей Михайлович, – говорит она возмущенно, разгибаясь, отдуваясь, убирая прядь волос с лица. – Я женщина! Мне сорок пять лет!

– Да нет вам сорока пяти! – привычно льстит Андрей Михайлович.

Усталая улыбка.

– Это не бухучет.

– Понятное дело, – говорит Андрей Михайлович.

– Сделайте что-нибудь с Наташей. Она накладные выписывала.

– Почему не Катя? Усталая улыбка.

– А вы пробовали сами с Наташей поговорить?

– Она молчит. Я так понимаю, у них тут круговая порука.

– Еще бы, – говорит Андрей Михайлович. – Удивительные люди.

Он выходит перекурить. Рядом нарисовался бригадир. Чего это он, удивляется про себя Андрей Михайлович. Никак сказать что-то хочет. Бригадир молчит, сопит. Курит. Садится на корточки. Встает. Молчит, сопит. Они не смотрят друг на друга.

Бригадир говорит:

– Тут раньше церковь была, на месте этого ангара.

– Тем более, – говорит Андрей Михайлович.

Их послушать, так раньше всюду были сплошные церкви. А толку?

Солнце ушло за дома. Пусто и серо в коротком переулке, сумрак сгущается на лестнице. Андрей Михайлович вставляет ключ в скважину рассохшейся двери, входит и зажигает свет в коридоре, вдыхая привычный запах дома. Раздеваясь, он оглядывает коридор: пространство плотно забито вещами. Даже над входом висит полка с книгами. Он осторожно нагибается и, прислушиваясь, снимает ботинки.