Кари Хотакайнен - Улица Окопная

Я планировал соблазнить Леену сразу после спортивных новостей, хотя плохое настроение по причине террориста еще не до конца выветрилось из головы. Я вспомнил, что он вот-вот отправится на свою пробежку, наверняка увидит наше гражданское мнение на доске объявлений. Настроение поднялось, и я отметил, что первый летний загар очень идет Леене. Она обрадовалась и сказала, что ею волнует шуршание моей бородки. Я поднялся, обтер губы от йогурта и уже наклонился, чтобы поцеловать Леену в шею, как эхо сильного удара сотрясло нашу входную дверь. Подлец снизу именно в этот момент хлопнул своей дверью и прогромыхал вниз по лестнице, ничуть не думая о соседях. Настроение упало, и Леена скрылась в уголке с журналом по рукоделию.

По мнению Леены, я слишком нервничаю из-за одного человека. Однако я ничего не могу поделать со своей реакцией. Мы прожили в доме двадцать лет, а этот засранец – первый настоящий нарушитель спокойствия. Я говорил об этом на заседании правления кондоминиума, но к проблеме никто всерьез не отнесся. Каллио сослался на закон о курении, в соответствии с которым на балконах запрещено только разводить открытый огонь. Пелконен предложил, чтобы я проветривал комнату, открывая другое окно. Смешно! Я напомнил, что правление может при желании принять исключительное решение, запрещающее курение на балконе. Каллио сказал, что в больших кондоминиумах это не так-то просто, поскольку даже один голос против разрушит наше стремление сохранить свежий воздух в квартирах.

Больше всего меня раздражало, что засранец других правил не нарушал. Напрасно я надеялся поймать его на алкоголизме или ночных оргиях. Никогда и ни в чем я не мог его уличить. Положение становилось нестерпимым, и я решил, что если стратегия желтых листочков не принесет желаемого результата, придумаем что-то другое. Господь не для курения создавал человека.

Я отмечал все, что видел и слышал.

Я расширял свой опыт, принюхиваясь и ощупывая. Заносил в блокнот без разбору все новые впечатления. Я действовал, как опьяненный весной орнитолог-любитель, сетчатка которого запечатлевает малейшее движение крыльев.

Я рассортировал дома, разделив их на группы.

Интересные, желаемые и возможные.

Деревянные, кирпичные, блочные.

Деревянные отдельно: старые, новые.

Старые отдельно: построенные до войны, после войны.

Новые отдельно: одноэтажные, двухэтажные, нетрадиционные, обычные.

Жителей я разделил на аналогичные группы.

Вечные строители, средний класс, зажиточные и внезапно разбогатевшие.

Зеленые, демократы, консерваторы, либералы.

Семейные, разведенные, бездетные, пенсионеры.

Как-то я читал об индейских племенах: самым главным для них было чувствовать под ногами землю. Человек должен знать, как правильно дрожит земля. Я отковырял образцы травы с разных дворов, приклеил их на ватманский лист, который повесил на стену. Каждый раз, проходя мимо листа, я обнюхивал пучки травы в надежде получить хотя бы намек, трава какого двора подходит нашей семье. Все пучки пахли одинаково. Минимальная разница зависела от мочи собак разных пород.

Ох уж эти индейцы!

Один вождь, уважаемый антропологами дряхлый старикан, утверждал во вступлении к книге, что никто не может владеть землей. Уважаемый вождь, приехал бы ты рассказать эту банальность жителям северных стран. У себя в прерии тебе легко говорить, ведь никто и не думает строить там супермаркет. Добро пожаловать, вождь краснокожих, в Хельсинки, на чужую землю, сразу прикусишь язык.

Добро пожаловать, уважаемый вождь, и на первый весенний просмотр в воскресенье. Там тетка в деловом костюме протянет тебе буклет с двумя замечательными строчками о цене земли: 3500 марок за квадратный метр. И мозги твои задымятся, когда ты услышишь очаровательную банковскую служащую, предлагающую выгодную процентную ставку «евро-бор» на пятнадцать лет выплаты. За неполных полтора миллиона марок, дорогой представитель американских прерий, ты легко попадешь на задний дворик городских четырех соток, готовить на гриле сальмонеллезную курицу.

Пульс 145. Нельзя думать ни об индейцах, ни о чем негативном, все сразу отражается на запястье.

Я незаметно скользил по району. Прохожий в камуфляже с небольшим рюкзаком и биноклем вблизи Центрального парка не вызывал подозрений. Диктофон я спрятал под курткой.

Притормозив у почтового ящика, я прислушивался к первым ощущениям. Это очень важно. Если появлялась потребность дополнительного изучения объекта, помечал его и возвращался на место поздним вечером. К дому приближался исключительно ползком; только проверив тылы, вставал во весь рост и настраивал оборудование.

Некоторые объекты по причине пышной растительности двора позволяли интимное знакомство с жизнью семей. Мне удавалось залечь за густым кустом сирени, и всего лишь в трех метрах от меня жарили мясо на гриле, пили сухое белое вино и обсуждали вещи, возбуждавшие мою фантазию.

Как-то ранним утром, прибежав к себе в квартиру, я перечитал свои записи.

«Ни стыда, ни совести! Чешут языками, шатаются по двору, не проникаясь его простой красотой. Трещат, как сороки, а ходят, как тюлени. Нет, не напрасно я насмотрелся передач о природе, теперь могу распознать любое зверье. Откуда у людей это собственничество чистой воды, эти повадки? Вот напористый тюлень переваливается в кричаще-пестрых шортах, ноги в жидкой поросли светлых волос искусаны комарами. Венец всего – шлепающие по свежесрезанной траве ступни с корявыми пальцами, между ними черные катышки от носков, которые он задумчиво выковыривает толстым указательным пальцем. Я знаю это млекопитающее, нет, не лично, а чую нутром. Тюлень переваливается на влажной траве – понадобятся целые сутки, чтобы она распрямилась, – открывает импортное пиво, поднимается по ступенькам террасы, наслаждаясь прикосновением древесины к босым ногам. За это прикосновение люди готовы выложить полтора миллиона. Такова средняя цена частного дома в этом районе. Пивная отрыжка звучит как призывный крик братьям по виду. Никто не откликается на призыв, мы остаемся вдвоем в ночной тишине. Но только я знаю это, он-то думает, что один. Вдыхает воздух, отщипывает ягоды со смородинового куста, который пятьдесят два года назад посадили фронтовик и его жена. Не трогай запретный плод! Черная смородина лопается на пожелтевших зубах, и мякоть ягоды растворяется во рту. Так жаден, что, не прожевав первой, хватает уже вторую. Ешь, наслаждайся, на ночь обжирайся!»

Я все подчинил высокой цели. Держал равновесие в треугольнике: работа – халтура – встречи с Сини.

Основной работой я занимался меньше всего. По утрам на складе успевал пару часов покемарить, причем со спокойной совестью. Окончательно просыпался я только по возвращении домой. После душа заправлял себя фруктами, водой и ржаным хлебом и подкачивал мышцы брюшного пресса. В шесть принимался за икры марафонцев. Я видел не уплотнения в мышцах, а только купюры.