Кари Хотакайнен - Улица Окопная

Поскольку нет доказательств, мы не можем выслать патруль. Так сказали в полиции.

А доказательств-то нет!

Я готова молиться, чтобы он совершил ошибку, иначе это не кончится никогда. «Что это?» – спросили меня в полиции, а я не смогла объяснить. Творец давящей, тяжелой атмосферы – еще не преступник.

Я прижала руки к груди, последний раз я делала так в 1995 году в Хельсинки на концерте «Роллинг Стоунз». Мы с Матти молились, чтобы они сыграли еще одну вещь.

Почувствовала себя дурой. Безбожница из Вантаа молит Бога подставить бегуна из Центрального парка, потому что этот бегун хочет вернуть свою семью.

Бросив молиться, я постаралась уснуть. Спала чутко, как собака, до самого утра, проснулась от звонка моего нового мобильника: Сиркку передала привет от Матти. Она также сообщила номер его трубки. Я не нашлась, что ответить, отключила телефон и поплелась на кухню.

Ну что он опять затеял? Зачем купил мобильник? Почему он не остановится? Почему не пропадет пропадом? Мы прекрасно справимся и без умника, ошивающегося на складе.

Запах горелого вывел меня из ступора, я обнаружила себя в гостиной, сидела на диване, Сини на руках. Я сыпанула овсяных хлопьев в пустую кастрюлю. Они сгорели, превратившись в черные пушинки. Сини начала хныкать, я – кричать.

В холодильнике нашелся йогурт, я дала его Сини и позвонила Сиркку.

Я выспросила все, что смогла. Немного же я узнала. Матти сказал, что дом красивый и находится в Маунуннева. Значит, я уродина и сижу в Хакунила. А сам ты пень и в лесу. Почему ты покупаешь этот дом сейчас, одним ударом зашвырнув нас сюда. Нет, ты не покупаешь дом, врешь. Ты только стараешься заполучить нас.

Сиркку попросила, чтобы на нее я не кричала, не она покупает этот дом.

Я разрешила Сиркку передать Матти номер моего телефона.

Пускай звонит. Пускай просит. Пускай умоляет. Пускай гад ползает по полу, я ему не позвоню.

Сини спросила, почему я разговариваю сама с собой.

– Я не разговариваю.

– Нет, разговариваешь, – захныкала Сини.

– В старом доме ты не разговаривала с собой, а теперь все время.

– А-а-а.

– Что у тебя в руке? – спросила Сини.

– Телефон, – ответила я.

– А что мамочка делает? – спросила Сини.

– Мама звонит Сиркку.

– Позвони, мамочка, папуле.

– Не позвоню.

– Позвони.

– Нет.

– Почему «нет»?

– Не решаюсь. То есть могу, но не хочу.

– А у папы есть такой телефон?

– Наверное, нет. По крайней мере, раньше не было.

– А давай попросим, чтобы Санта-Клаус принес папуле такой же, – попросила Сини.

– Нет.

– Почему «нет»?

– Ты перестанешь, наконец, малявка, с вопросами приставать! Посиди хоть минутку тихо!

Я швырнула Сини на диван.

Надувшись, она замолчала. Прижав дочку к себе, я крепко-накрепко обняла обеими руками. От Сини осталось только несколько светлых прядей. Она дрожала, а я глядела в окно на стену соседнего дома и сквозь нее – в такую же комнату, а там такая же женщина средних лет прижимала к себе подушку и мечтала, чтобы эта подушка была ее ребенком, который на этой неделе гостит у отца в лабиринтах Эспоо и только в понедельник вернется и скажет, что у отца дают больше конфет, чем здесь, и этой женщине придется объяснять, что мама покупала бы конфеты если б было чуть больше денег, а потом эта женщина средних лет положит подушку под голову и попытается хоть ненадолго уснуть, как я сама пытаюсь ненадолго уснуть, потому что сон уносит меня в страну-без-Матти, где никто не покупает старых домов, не спросясь других, где никто не живет в таких убогих квартирах с грустной дочкой на руках, где никто не должен ни с кем расставаться, где не нужно жить там, где небо – потолок, земля – пол, деревья – шкафы, лесные духи – соседи, но мы с Сини живем там и никогда не вернемся назад.

Проснулась в поту. Проспала два часа в неудобной позе с Сини на руках. Наконец решилась вскрыть конверт.

Фотографии были так чудесны, что поневоле слезы навернулись на глаза. Ради Сини я подавила плач и закашлялась.

Старый желтый дом стоял на вершине небольшого холма, пышный огород слегка неухожен, дворовая постройка немного скособочилась, участок прямоугольный, наверняка около десяти соток.

Именно о таком я говорила Матти. Много лет до этого кулака.

Тогда, в мире ином, в добром мире.

Но он не слушал меня.

А теперь, когда все разрушено, он посылает мне эти снимки.

Сини спросила, что за дом.

– Папин дом, – вырвалось у меня.

– У папули новый дом?

– Ну-у не совсем.

– Ты сказала, что дом.

– Я по ошибке сказала.

– А можно мне пойти туда поиграть?

– Нет, нельзя.

– Почему, если там во дворе папуля?

– Там никого нет.

– Есть! И грабли, и тележка, – заныла Сини.

– Так, я сейчас уберу эти картинки, – сказала я.

– Они мои.

– Нет, это мамины фотографии.

– Я тоже хочу фотографии дома.

– Мы тебе потом купим.

– Когда потом? – спросила Сини.

– Когда-нибудь.

Я добежал до своего дома. Оксанен пропалывал огород. Остановившись позади него, я кашлянул. От испуга он опрокинулся на спину. Я протянул ему руку, он неохотно за нее ухватился. Я его поднял.

– Я тот самый бегун, вы помните, конечно.

Оксанен утвердился на ногах.

– Что с того?

– Я хочу купить дом. У меня есть наличные.

– Этот дом продает агент. Первые смотрины через неделю.

– Я могу купить дом у вас напрямую. И не надо комиссионных.

– Я не хочу усложнять продажу дома. Позвоните в агентство, агент Кесамаа.

Беззвучно матюгнувшись, я показал пакет с булочками.

– Что если мы пойдем в дом, выпьем кофе и обсудим все по-мужски?

– Никакого кофе не будет.

– Мне очень важно купить дом напрямую у фронтовика, без посредников.

– С чего ты взял, что я был на фронте?

– Это ж за версту видать. А с хорошим оборудованием и дальше.

– Что?

– Ничего. Этот агент возьмет за посредничество не меньше сорока пяти тысяч. А вы сохраните их, если продадите мне напрямую.

– Я ничего сейчас не могу сказать… договор-то, договор уже подписан…

– Я тоже умею оформлять бумаги. Составим официальный документ купли-продажи. Я позвоню в это агентство и скажу, что мы, мужики, решили по-своему.

– Да не могу я…

Оксанен отвел глаза и замолчал, ожидая, что я сдамся.

– Нечего таскать сюда на смотрины кого попало, грязь только разводить. Заключим сделку прямо сейчас. У меня наличные с собой. А в банкомате можно снять еще.

Оксанен пнул комок земли.

– И ты заплатишь столько, сколько написано в бумагах Кесамаа?

– Я этих бумаг не видел.

– Там написано миллион двести тысяч.

– Я заплачу подходящую сумму. Не станем примешивать никакого Кесамаа. Для него этот дом ничего не значит. Для меня и для вас этот дом значит очень много, поэтому и сделку заключаем мы!