Кари Хотакайнен - Улица Окопная

А прежде нового патриотизма прокатилась волна радикального, фанатичного одиночества, которое в это летнее утро представляет вещающий альпинист.

Мне пришлось приобрести второе ведро для рвоты. Из-за хоккейного одурения и генерала я написал на купленных ведрах «Суоми» и «Финляндия». «Суоми» всегда стояло у меня рядом с телевизором, «Финляндия» – на кухне. Хелена этого не понимала, по ее мнению, покорение Эвереста было достижением, которое стоило уважать. Это высказывание отдалило нас друг от друга на целую неделю.

Приближаюсь к старику. По глазам замечаю, что он слепой. Прошу его выключить радио. Он спрашивает, кто я такой и почему надо выключить радио. Я говорю, что меня зовут Матти Виртанен и я только что узнал, что альпиниста уличили во лжи. Во время всех этих своих экстремальных приключений он уверял публику, будто у него есть семья. Таким образом он заключил многочисленные договоры со спонсорами, производящими одежду для семей.

Старик говорит, что в этих дел он ничего не понимает, а радио слушать хочет. Тогда я говорю, что с удовольствием найду для него другую программу. Он соглашается. Я ручкой настройки прогоняю альпиниста в никуда и нахожу первый канал финского радио.

Извинившись за свое поведение, я желаю старику всего доброго в такой красивый летний день. Он кивает и поправляет плед.

Синее озеро, на берегу красный дом, во дворе дяденька и тетенька, между ними девочка с большим надувным мячом в руках, улыбается. У дяденьки густые черные волосы, сигарета во рту и микрофон в руке. У тетеньки желтые волосы до колен и пластырь на щеке.

Сини в платье в цветочек стоит посреди кухни и с гордостью показывает свой новый рисунок. Я аплодирую, Сини улыбается, вырывает рисунок из альбома и прикрепляет его магнитной божьей коровкой к двери холодильника.

Это наверняка тридцатый рисунок Сини. Она начала рисовать их уже много месяцев назад, раньше на рисунках было только синее озеро и пустые мостки. Скоро мы отправимся в город. У нас достаточно времени до поездки в Маунуннева. Встретимся с Сиркку на станции. Прогуляемся по Центральному парку, съедим пиццу. Я не помню, когда в последний раз было так хорошо.

Я чувствую, что за всем этим хорошим скрывается что-то опасное.

Все утро думала о Матти ласково, сглаживая всевозможные углы. Я представляла себе дом, нас на качелях, Сини в песочнице. Я простила, Матти простил, мы всю ночь мирились в спальне старого дома.

Ненависть безопасна, она очерчивает границы.

Любовь беззащитна, она разрушает границы.

Прощение создает угрозу, потому что оружие сложено.

Я не сложу оружия. Я очерчу границы. Но на дом взгляну. Я дам Матти этот шанс.

Сини принесла новый рисунок. На нем голубое небо и три облака, на каждом по ангелу, у одного из них на шее закорючка вроде осьминога.

– Кто это, спрашиваю я.

– Я, ты и папуля, – отвечает Сини.

– Мы же не мертвые, – говорю я.

– Нет конечно.

– А почему мы тогда ангелы? – спрашиваю я.

– Потому что, – отвечает Сини.

– Почему у одного осьминог или что там еще на шее? – спрашиваю я.

– Это ты, – говорит Сини.

– Зачем ты нарисовала на моей шее осьминога?

– Ну, ты же говорила о нем.

– Не рисуй больше, – прошу я.

– Хочу и рисую, – спорит Сини.

– Но если мама просит, чтобы ты не рисовала, ты не будешь рисовать, – говорю я.

– Нет буду.

Отбираю у дочери рисунок и комкаю его. Сини плачет. В испуге беру Сини на руки. Она вырывается, бежит к своей кроватке и там всхлипывает. Разгладив рисунок, я иду к Сини.

– Ну, не плачь. Прости меня.

Сини отворачивается к стене и хнычет.

Мне и стыдно и досадно одновременно.

Я испортила детский рисунок, который меня задел.

Я замечаю, что в течение всех этих месяцев мне просто необходимо было пребывать в хорошем настроении. Теперь мне это откликнется. Глажу Сини по спинке. Всхлипывания прекращаются. Приношу мороженое из холодильника. Сини поворачивается. Волосы прилипли ко лбу. Я убираю их и даю мороженое.

Мы миримся.

– Это был плохой поступок, – говорю я.

– Нет, ты сама говорила про осьминогов и про и их щупальца, – спорит Сини.

– Я про то, что испортила твой рисунок, – уточняю я.

– А, это, – говорит Сини.

– У мамы сейчас нервы на поверхности, – объясняю я.

– А, так же, как кувшинки на озере, – комментирует Сини.

– Ну, не совсем.

– А как тогда? – спрашивает Сини.

– Чувства нельзя увидеть. Они внутри человека, в голове.

– А ты сейчас сказала, что на поверхности, – спорит Сини.

– Ешь мороженое, и пойдем в автобус.

Нa просмотре квартиры в рядном доме восемь клиентов, из них шесть – нюхальщики. Сутинен точно обозвал посетителей, которые шляются по смотринам без малейшего желания купить жилье, они приходят только для того, чтобы заглянуть в чужую жизнь и поиздеваться над агентами.

Дабы сохранить спокойствие, сосредоточиваюсь на двух женщинах, которые явно желают сделать покупку. Я протягиваю проспекты, слежу за их движениями и интонациями голоса. Обеим примерно 40–45 лет, судя по одежде, сливки среднего класса, доходы около 200 тысяч марок в год, на данный момент живут в трехкомнатных квартирах многоэтажек.

Я перечисляю выгоды объекта, заостряю внимание на хорошо обеспеченном жилищном товариществе и удачном расположении в святом треугольнике внутри трех основных магистралей. Если кому доводилось жить между шоссе на Туусулу и Хямеенлинну, рядом с Первой кольцевой, тот поймет важность хорошего транспортного сообщения.

Поблагодарив, одна из женщин уходит.

Оправившись от удара, я устремляюсь следом за второй женщиной во двор. Нельзя сказать, что насаждения в хорошем состоянии. Я соглашаюсь, что участок требует заботливых рук, нынешние владельцы не обращают на это внимания, потому сильно заняты в международных проектах. Об этом я ничего не знаю, но надо же мне как-то клумбы подправить. Женщина требует сведений о возможных сроках ремонта крыши. Я без понятия, потому что мне об этом не сообщали. Женщина говорит, что слышала об этом от знакомой, которая живет в этом доме. Уверен, что не меньше года пройдет, пока все вопросы оговорят с подрядчиками.

Солнце находит мою зарождающуюся плешь. Лучи безжалостно палят расчесанную кожу. Осенью пойду на обследование, надо покончить с зудом. Женщина спрашивает, из какого материала выполнен пол. Это ламинат, что-то вроде паркета. «Но не паркет», – уточняет женщина. Твою мать, конечно нет, думаю я, да не все ли равно. И на нем можно топтаться в ожидании романтической комедии после сауны, такие мысли лезут мне в голову, а женщина уже в душевой.

«Эта душевая…» – женщина открывает рот, и я чувствую, как в райские кущи вползает змея. Она рассуждает, как специалист по строительству рядных домов, а мне достается роль жалкого прораба, которого пригласили на место объяснить причину недоделок.