Энтони Бёрджес - М.Ф.

– Тихо теперь, – говорит Катерина.

– Вы только этим и занимаетесь по вечерам? Я имею в виду, не читаете, не выпиваете, не играете на гитаре, не встречаетесь с друзьями, ничего подобного?

– Бедная Китти Ки так и не получила особого образования.

– Какое отношение имеет образование к выпивке или к приятелям?

– Я про чтение. Для того и другого она чересчур молода. Знаешь, ей приходилось заботиться об отце, и она не могла регулярно ходить в школу.

– Тише, я смотрю, не видите, что ли?

Фильм начинался с длинногрудой женщины с металлическими волосами в купальном костюме тридцатых годов, пившей «Чичи» на пляже в Вайкики на фоне Алмазной Головы.

– Гонолулу, – говорит Катерина.

– Да, Китти Ки, дорогая. Оттуда ты летела прямо в Окленд, а потом в Крайстчерч, где мы и встретились. Какое совпадение.

– А именно? – спросил я.

– Ох, давай-ка потише.

Вскоре фильм успокоился на нью-йоркских красотах и остроумии; женщины с яичными лицами в костюмах с накладными плечами острили с усатыми мужчинами в костюмах с подбитой грудью, державшими в огромных государственных юридических офисах на просторах Манхэттена кабинетные бары с коктейлями. Все это сопровождала музыка, быстрая, расторопная; визг тромбонов подчеркивал комические моменты, а если кто-то комично валился в постель, звучали два такта «Бай-бай, крошка». Думаю, можно было назвать это неким уроком общественной истории для необразованной Китти Ки. Звучали упоминания о Таммани-Холл, «Новом курсе» Рузвельта, «забытом человеке». [81]

– Слушай, – сказал я, – обед почти готов. Ты собираешься до конца смотреть этот кошмар?

– Не кошмар, а тонкая вещь. Я тут буду есть, у себя на коленях.

– А-а-а-рх.

В том узком доме было четыре этажа, но столовой не имелось. Я накрыл пластиковый кухонный столик, не забыв вино, вытащил мясо из духовки газовой плиты с баллонами. Слил обжигающую мясную подливку с дымящейся кровью и жиром в блюдо с трафаретным китайским рисунком, наточил подходящей сталью тупой мясницкий нож, крикнул, что еда на столе. Явилась мисс Эммет. Велела нарезать куски Катерине, сделать пару ступенчатых сандвичей. И говорит:

– Жестковатое? Бедняжке Китти Ки пришлось вырвать несколько зубов, несчастной девочке. Поставили так называемый мост. Фактически, она может есть только мягкие вещи.

Отнесла телеугощенье, вернулась, села за свою тарелку и, со своей стороны, пожаловалась на жестковатость.

– Благодари судьбу, что у тебя свои зубы, дорогой мальчик, я хочу сказать, если они у тебя есть. Я свой последний оставила в Крайстчерче. Протезы плохо сидят. Можно купить у аптекаря какой-то клей, называется «Дентацемент», да я его все время съедаю. Очень жестко, правда?

Было совсем не так жестко, и я яростно грыз, черпая в промежутках ложкой горчицу с хреном. Всех старался проглотить, убрав тем самым со своей дороги отца, Лльва, Китти Ки, себя самого.

– Пожалуй, больше не смогу, дорогой, хотя ты приготовил прекрасно. Просто думаю заварить себе чашечку чаю.

– Знаете, вино некрепкое.

– Нет, крепкое, правда? Но приятное, очень приятное. Может быть, я засну от него. Не совсем хорошо сплю в последнее время.

– Вы когда-нибудь обедаете как следует?

– Ну, знаешь ведь, как бывает, дорогой мальчик. Знаешь, когда нигде нельзя поесть как следует, всегда хочется просто чуточку перекусить. Мне не понравилась мысль превратить одну спальню в столовую. В конце концов, спальня есть спальня.

– Почему не переехали в дом побольше?

– Ну, этот как бы семейный. Его мой кузен приобрел ради сдачи в аренду. – Я разинул на нее рот.

– Показывать, что ты ешь, очень дурно. Меня просто от этого выворачивает, дорогой.

– Кузен?

– Работал в министерстве по делам колоний, не на очень высоком посту, но получил рыцарский титул, выйдя в отставку. Думал, арендная плата немножечко добавит к пенсии. Джим Писмир. Печень у него была совсем плохая.

– Сэр Джеймс…

– Верно. Откуда ты вообще знаешь?

– Но, Боже милостивый, это ведь именно он… Что в этом доме? Что там наверху?

– Только спальни.

– Но, черт возьми, это и есть, должно быть то самое место…

– Доедай, дорогой.

Я вскочил на ноги, обжег лодыжки об горячую еще духовку. В руке держал ключ.

– Этот ключ не от этого дома, – сказала мисс Эммет. – Здесь стоит автоматический йейльский замок. Правда, Майлс, иногда я гадаю, ты ли это. Хотя мне не стоило б так говорить, зная твоего несчастного отца. Я хочу сказать, здесь не музей, правда? Есть у меня несколько небольших украшений, как тебе известно, но ничего такого, чтоб кто-то смотреть приходил. Ну, садись, доедай.

Я со стоном уселся. Налил еще вина нам обоим. Раньше я не осмеливался опасаться, что работы Сиба Легеру распались в результате пренебрежения на основные физические элементы, а потом канули в мусоросжигателе или в море, подобно прочим мирским детритам. Вино укрепило голосовые связки, и я сказал:

– Когда вы в доме поселялись, было тут что-нибудь?

– Ничего, дорогой, кроме пауков, больших таких, тропических. Помню, одна паучиха несла на спине яйца. В саду есть, конечно, сарай, куда, наверно, свалили старую рухлядь, что была тут раньше.

Вино ее распалило. Она спела дрожащим голосом строчку-другую: «Будешь ты летней моей королевой».

– Какую старую рухлядь?

– Там закрыто, но можешь просто в окно заглянуть, сплошь паутина. Барахло, обычные вещи. Нехорошо держать дрянь всякую, даже в саду; арендная плата, собственно, вносится и за сад, да кусты вокруг так разрослись, что фактически сарая не видно. Американская красная смородина, лавр. И масса сорняков. С глаз долой, из головы вой. Боже, какое крепкое вино. А теперь куда ты собираешься?

– Посмотреть на сарай.

Она пьяненько рассмеялась.

– Как всегда, настоишь на своем. Стемнело уже. Ничего не увидишь. И не сможешь войти, правда?

Я лихорадочно стискивал ключ.

– Подойдет. Должен подойти. Есть где-нибудь фонарь, лампа, свечка?

– Ну, будь по-твоему. Свечи вон в том шкафчике, только пожар какой-нибудь не устрой.

Я открыл шкафчик, нашел байку с изюмом, две пустые бутылочки из-под соусов, пачку глазурованного сахара, трубочку драже и бумажный пакет со свечами. И сказал:

– Не ждите меня. Может уйти какое-то время.

– Глупый мальчик.

Я уже видел, что в сад вел узенький проход у стены дома, отдельной от соседнего, зеркально отраженной в покосившейся креозотной ограде. Выйти можно было только в парадную дверь, и я, минуя открытые двери гостиной, увидел Катерину, державшую в руке зубной мост, деликатно слизывая с него остатки пережеванного хлеба. Кино по телевизору говорило: «Он – червяк в большом яблоке», – затем для иллюстрации арабеска кларнета в сопровождении мягкой барабанной дроби. Катерина меня услыхала и спрашивает: