Айрис Мердок - Дитя слова

— Жутковатые рассуждения. Меня такая мысль не ободряет.

— Но речь идет о том — верно ведь? — что вы должны принести себя в жертву. Это малюсенькая, крошечная услуга, которую вы можете и, я думаю, обязаны ему оказать, независимо от того, что вы сами чувствуете.

— Это какой-то дикий ход мыслей.

— Ситуация дикая и, как вы правильно заметили, для стороннего наблюдателя небезынтересная. Что произойдет? Как вы оба поведете себя? Неожиданный ответ, боюсь, — безупречно. Но это уже будет хоть и крошечным, а все же проявлением добра в мире.

— Похоже, что вас очень заботит душевное спокойствие Ганнера.

— Нет. Я совершенно беспристрастен. Как вам известно, я и в старое-то время не особенно любил Ганнера. Мне говорили, что у него есть обаяние, — я этого никогда не замечал. Он казался мне претенциозным и самовлюбленным. Нет, нет, я просто излагаю вам свои соображения — то, что мне кажется разумным и моральным. Я ведь не говорю, что вы должны непременно побеседовать друг с другом! Это было бы, конечно, невозможно. Но если бы вы могли любезно поклониться ему, встретившись на лестнице, это было бы хорошо для него, а возможно, и для вас.

— Любезно! Едва ли у нас возникнет желание быть друг с другом любезными!

— Конечно, нет. И не в этом дело. Просто вы должны остаться, спокойно вынести его присутствие, дать ему возможность пренебречь вами. Я вовсе не предлагаю вам сидеть тут всю жизнь. Но я считаю, что вы должны продержаться полгода.

— Нет, — сказал я. — Нет. — Я понимал справедливость доводов Клиффорда, но не мог их принять. Я что же, должен был «подставить себя» Ганнеру, словно некоему смертоносному лучу? Я что же, должен служить для него своего рода зрелищем, смириться с его близостью, с его молчаливой ненавистью и презрением, а потом уползти и спрятаться? В этом было что-то омерзительное и пугающее. Но неужели я действительно должен так поступить? Неужели Клиффорд прав и речь идет о небольшой услуге, которую я мог бы оказать Ганнеру, о том, что в конечном счете я мог бы ему подарить? Даже если это и так, готов ли я что-либо ему дарить? Разве я не ненавижу его за те страдания, которые он мне причинил? Ведь он же сломал мне жизнь и сломал жизнь Кристел.

— А что представляет собой его вторая жена? — спросил я, чтобы вывести разговор из этого неприятного русла.

— Не знаю. Какое-то модное ничтожество.

— Образованная?

— Не думаю.

— Есть дети?

— Нет. Я сказал:

— Кристел бесповоротно выходит замуж за Артура, это дело решённое. Она сказала ему «да». Артур водружен на пьедестал. Артур возвеличен.

— О нет… — Клиффорд швырнул ложку, она упала со стуком.

— Да. Боюсь, что так.

— Вы не можете этого допустить… ох, нет, нет, нет… в прошлый раз я не воспринял этого всерьез… вы должны поломать это…

— А при чем тут я? Может, оно и к лучшему. Клиффорд сбросил передник.

— Пошли.

— Как? Куда?

— Немедленно едем к ней.

— К Кристел? Ни в коем случае!

— Я хочу видеть женщину, которая собирается стать миссис Артур Фиш.

— Нет, — сказал я. — Извините. Нет.

— Поедемте к Кристел.

— Нет, мы не поедем. Клиффорд, не будьте совсем уж дьяволом. Вы же знаете, какие чувства питает к вам Кристел. Я надеюсь, что теперь она не смеет даже думать о вас. Как же у вас могла явиться мысль растревожить ее, как раз когда она что-то решила? Господи, неужели вы думаете, что мне это нравится? Но я хочу, чтобы она устроила свою жизнь и была счастлива.

— И вы действительно считаете, что она будет счастлива, если выйдет замуж за этого обмылка?

— Да. По-видимому. Иначе я бы этого не допустил. Артур — не чудо природы, но он честный малый и любит ее.

— А я хотел бы это поломать, — сказал Клиффорд.

— Вы уж не вмешивайтесь. Я это серьезно. Не вмешивайтесь. Держитесь в стороне. Если Кристел увидит вас сейчас…

— Но почему этому ничтожеству Артуру выпало жениться на девственнице? И почему он должен был получить именно эту девственницу?

— Как вы трогательно романтичны в отношении девственности.

— Это понятие все еще кое-что значит. В нашем прогнившем, алчном, сонном, слюнявом мире.

— Обещаете, что не пойдете к Кристел, не станете встречаться с нею или писать ей?

— Я никогда не даю обещаний. Как я могу связывать на будущее свое «я»?

— Но вы не будете ничего предпринимать, хорошо? Вы ведь ничего не можете ей предложить. Единственное, что вы можете сделать, — это все расстроить.

— А-а, да ладно, — сказал Клиффорд, сразу переходя, как это было ему свойственно, от горения к апатии. — В конце-то концов это ваше дело, я ведь думал прежде всего о вас, а если вы считаете, что все прекрасно, значит, так оно и есть. Она — ваша собственность, пока не станет собственностью Артура. Вы правы, никакого конструктивного плана у меня нет. И все же смею надеяться, что этого не случится. А теперь, как сказала бы дражайшая Лора, á table, á table.

Мы сели за стол. Сначала съели что-то вроде омлета с овощами. Потом что-то вроде рыбы с фруктами.

— Как выглядит Ганнер?

— Постарел.

— Все мы постарели, дорогой мой, — сказал Клиффорд. Губы его уже не были плотно сжаты. Он протянул через стол руку и накрыл ею мою.

Был вторник, утро. Я пришел на работу очень рано, поднялся на лифте и юркнул за свой стол в «фонаре». На дворе было все еще темно, и циферблат Биг-Бена парил в вышине ярким кругом, словно среди башен Вестминстера появилась луна. Я сидел, сжавшись в своем углу, как испуганный зверек. Я бы с удовольствием забаррикадировался.

Из Кингс-Линна пришло письмо от Томми, которое она всегда посылала мне по вторникам. Однако по тону оно было необычным.

Мой родной.

Я так давно говорю тебе «женись на мне», что твой слух, наверное, уже привык к этим словам и ты меня не слышишь. Я пришла к убеждению — по многим причинам, — что пора задать тебе этот вопрос всерьез и получить серьезный ответ. Иначе я не смогу себя уважать. Я должна так или иначе устроить свое будущее. Я знаю, что у тебя серьезные неприятности, и знаю, что нужна тебе. Все требует неотложных решений. Если мы не объединимся, жизнь может отбросить нас далеко друг от друга. Возьми мою руку и в дождь и в бурю обопрись на нее, мой родной, — позволь мне шагать с тобой рядом, что бы нас впереди ни ждало. Я близка тебе, и у нас есть общий язык. Признай же это, признай, какая это редкость и спасение. Мне надо побыстрее тебя увидеть, чтобы кое о чем поговорить с тобой. Я не могу ждать до пятницы — для этого есть основания. Пожалуйста, разреши мне встретиться с тобой в среду. Я позвоню тебе на работу в среду утром.

Прочтя это высокопарное послание, я прежде всего подумал, что Томми, должно быть, узнала насчет Ганнера и Энн — отсюда и ее желание спасти меня в бурю и так далее. Однако как она могла это выяснить? Нет, у меня начинается мания преследования. Расскажу ли я когда-нибудь Томми об этой истории? Нет. Еще и поэтому я не могу на ней жениться.