Татьяна Москвина - Мужская тетрадь

– Кстати, меня вот беспокоит, что российские кинематографисты ведут свои расчеты в иностранной валюте, притом даже в денежных знаках вероятного противника. Не пора ли подать всем пример и переходить на счет в родных рублях?

НМ: Согласен, правильно. Очень уж большие цифры, правда, получаются, но я с этим согласен, надо считать в рублях, тем более это становится выгодно.

– Как же разрулить нездоровую ситуацию с конфликтами в Союзе кинематографистов? Ведь многие из числа активно работающих людей могли бы согласиться и с идеей создания Пенсионного фонда, и с реконструкцией Дома кино, но стоят какие-то препятствия, барьеры, заторы…

НМ: Я для этого пригласил для работы в Союз, своим заместителем, Михаила Пореченкова, мощного артиста, талантливого человека, очень активного, который хочет и может работать. Так и Миша у нас сразу «попал под раздачу». Он пару месяцев проработал, а они на этом собрании в Доме кино уже кричат: не доверяем! Вынести вотум недоверия! Что вы про него знаете, что он мог за два месяца сделать-то? Крики, истерики, эмоции, и ничего под этим серьезного нет.

– Я так поняла, что речь велась о том, что площади Союза сдаются в аренду по заниженным ценам, к невыгоде для Союза.

НМ: Ищите, кто это делает, забирайте, сажайте в тюрьму. Я арендных денег не видел и не нюхал, все они должны идти на нужды Союза, а мне от Союза не нужно ничего. Он даже защитить меня не может.

– А вы, кстати, пенсию оформили?

НМ: Оформил.

– Большая пенсия?

НМ: Обычная, три или четыре тысячи рублей.

– Да… стоило идти по социальной лестнице…

НМ: Я, как вы понимаете, на это не живу.

– А многим людям приходится жить.

НМ: Так вот у меня и была идея Пенсионного фонда! Чтоб таким людям и помогать!

– Возможно ли сдвинуть вопрос с мертвой точки? Написать программу действий, разослать, обсудить ее спокойно?

НМ: Видите ли, я не хочу постоянно давать своим противникам повод бесконечно все опускать в дерьмо. Знаете, что ведь происходит на самом деле? Они хотят сделать сами то, что, по их воспаленным предположениям, собираюсь сделать я. Привести своих инвесторов – и получить от них «отстежку», завысить цены строительства – и тоже получить «отстежку». Они думают, что этого хочу я. А я вообще этого не умею делать категорически и даже говорить не в состоянии на этом языке. Мне проще сказать: я стою столько-то, если нет – до свидания. Я так и живу по крайней мере пятнадцать лет. А они сидят и кумекают там – а вот что он хочет сделать, ааа… А я только и сказал – давайте для начала потратим деньги на разработку проекта, и вы будете решать, не я, вы – кто будет строить, что будут строить. Я не принял без кинематографистов ни одного решения, кроме того, на которое имел право по уставу, – назначил своим заместителем Пореченкова. Не принято волюнтаристски ни одного решения, а мне кричат: узурпация власти! Авторитарное правление! В чем оно? Что я не хожу пьянствовать на киношные тусовки? Так у меня времени нет, мне работать надо. Я не снял ни одного фильма, за который мне было бы стыдно. Я не был членом никакой партии…

– Деньги, деньги, все время всюду деньги. Знаете, я деньги уважаю, но мне как-то очень противно это русское одурение от денег. Как-то мы перестарались, как всегда в России. Рушатся дружеские, родственные связи, за деньги легко убивают, предают, человек сбил пять людей, принес родственникам по миллиону – все, свободен. Чудовищная, чрезмерная, болезненная корысть. Как бы вот – остановиться?

НМ: Это ужасно, я согласен. Утеряно самое главное: представление о том, что человек не средство, а цель. Но остановиться – едва ли реально сейчас. Вспомните, какую мы чудовищную жизнь прожили в ХХ веке! Что с нами творилось! Как сначала кидались закапывать священников живьем и рушить храмы, а теперь стоят с подсвечниками, с крестами поверх пальто, с белыми глазами, на службе и думают, когда же это кончится… Въехали мы в немыслимую пошлость. Ведь настоящая сила в том, чтоб силой не пользоваться, а настоящие деньги – это возможность прибегать к ним как можно реже. Вкуса нет. Вот едет белый «роллс-ройс», и сидит там бедолага и думает – все ли видят, что он там сидит…

– А люди смотрят и говорят: а вон придурок на «роллс-ройсе» поехал…

НМ: Вот именно. Скажем, я люблю дорогие вещи, когда они мне удобны, и я должен покупать одежду определенного класса, потому что это связано с моим положением в обществе, но с каким счастьем я на охоте готов заночевать у костра, как мне интересно разговаривать с конюхами, с егерями… И когда я думаю, что вот опять надо идти в Союз кинематографистов, у меня тоска. Это пытка! Но я не могу позволить, чтобы какие-то лгущие, истеричные, не умеющие слушать, ненавидящие люди праздновали победу надо мной. Я заложник своего имени, я не могу позволить, чтоб меня позорили. Сижу в президиуме, слушаю вопли и думаю: нет, это какое-то «зазеркалье». Устроили из Дома кино прямо Сталинград, священная война, все на защиту, а все рушится, валится, проекция черт знает какая, невозможно понемножку каждый год все это латать-чинить. Взять деньги из будущего Пенсионного фонда, что-то подвязать-укрепить на короткое время, подремонтировать, да еще по завышенным ценам, чего-то отщипнуть – я не могу этого позволить. Я тогда распишусь в собственной беспомощности.

– Что вы теперь будете делать – опять пойдете сражаться на пленум, на съезд внеочередной, опять вся жизнь – борьба?

НМ: Да, пойду. Я мечтаю, чтоб вместе с Мишей Пореченковым пришли молодые ребята, чтоб это был их союз, чтоб в новом Доме проводить студенческие, молодежные фестивали, я буду помогать им и биться за это. Мои противники своим поведением только удерживают меня, заставляют бороться, сопротивляться.

– Понимаю, вы – воин, надо выигрывать битву.

НМ: Да, я воин. И моим противникам рано праздновать победу надо мной.

Поговорив с Никитой Сергеевичем, я решила посмотреть расписки, о которых шла речь, – правда, завязла на первом же томе. Картина, в общем, была ясна. Десятки, сотни тысяч рублей шли на велосипеды и палатки для сиротского приюта Свято-Успенского женского монастыря и возрождение Знаменского мужского монастыря в Курске. На поминки Элема Климова и вечер памяти Евгения Матвеева. На лечение Татьяны Лиозновой и на приобретение инструмента и оплату учебы девочки-скрипачки. На установку мемориала памяти членов Союза кинематографистов, павших в годы войны, и на лечение ветеранов труда. И опять – Аксиньинский храм св. Николая, Железноборовская обитель, Иосифо-Волоцкий монастырь… И опять – учение, лечение и даже – восстановление оградки на могиле…

Полно лукавить! Человека такого масштаба и такого человеческого калибра Союзу кинематографистов не найти никогда и нигде. И на самом деле даже оппоненты его это знают. И когда знаменитая русская птица по имени «жареный петух» клюнет в известное место, они к нему же и прибегут, поскольку бежать больше некуда! Не к кому!