Аскольд Якубовский - Возвращение Цезаря (Повести и рассказы)

Старики переглянулись. И заторопились выходить — у крыльца их ждал «газик».

Они радовались: домой, домой… И в дороге толковали между собой, что по случаю ссоры с женой Никонов продает щенка-сеттереныша. Надо помогать собачке. (Диких же старались не вспоминать, выбросить из памяти их сиротливые тени.)

Отсветы города собаки увидели сквозь деревья. Они выбежали на опушку и прилегли.

До глубокой ночи глядели собаки на широко рассеянные огни. Щенки затеяли было возню, но взрослые были серьезны. И один за другим щенки перестали возиться: глядели, тянули к городским огням острые морды.

Носы их шевелились, ловили резкие, грубые запахи угольного дыма, перегара бензина и того зловония, приглушенного холодом, которое испускают пустыри, становящиеся свалкой города. Затем Пестрый снова повел собак. Они вошли в город, пробежали ночными улицами, миновали центральную площадь.

Милиционер вздрогнул и не поверил своим глазам, увидев их быстро катящиеся силуэты. Откуда? Почему так много?

…Собаки обежали город. Они побывали у темной многоэтажки, вставшей на месте прежнего сгоревшего дома, ходили к складу магазина «Промтовары», выли на улицах.

А затем ушли назад, к лесу. Но теперь они не сидели на опушке, а миновали ее деловито и нацеленно: они бежали на север.

Алексины (с ними Ивановы) уютно проводили вечер.

На ужин была шпигованная салом тетерка, обжаренная в духовке до золотистой корочки, к ней подан зеленый горошек. Когда стали пить чай, Алексин заговорил о собаках. Иванов взглянул на него искоса и недовольно отодвинул стакан.

— Куда они все же ушли? — недоумевал Алексин. — Что в лесу будут делать?

Все молчали. Алексин же требовал ответ Иванова:

— Скажи! Ты натасчик, ты ближе меня связан с собаками.

— Не знаю.

И оба старика задумались. Им вдруг стало неуютно у стола. Ощущение вины, портя вкус съеденного, входило в них. Словно неприкаянные призраки, перед ними вставали бездомные собаки. И каждый думал, что надо было позвать собак. Ну, посвистеть, почмокать губами, что ли.

Позвать?… А куда?…

Иванов поднялся и подошел к окну. Сдвинув штору, поглядел на улицу. Но увидел только морозный рисунок на стекле, похожий на древовидный папоротник — растение каменноугольного теплого периода.

Собаки бежали в дальние, безлюдные, таежные леса.

Трещали деревья, неистово, будто напоследях, горела луна. Тени деревьев лежали на зеленом лунном снегу.

Теперь стаю вела Стрелка. За ней легко бежал Пестрый, за ним растянулись в беге щенята и остальные собаки.

Они бежали след в след.

За каждой собакой катилась ее черная тень.

Торопились старый пес и бульдог-полуовчарка, задыхался в беге коротконогий, помесь таксы и другой какой-то собаки. Бежали остальные — длинной растянувшейся цепочкой. Из горячих их ртов вырывался дымок, и вспыхивал в нем холодный блеск луны.

Собаки бежали…

Примечание автора. В этой повести нет преувеличений. Оглянитесь — город полнится брошенными животными; спросите егерей и лесников — в пригородных лесах появляются собачьи стаи. Я видел их сам… Но, чтобы не быть голословным, сошлюсь на журнал, уважаемый всеми охотниками, к которым я, по давней привычке, еще отношу и себя.

Я беру журнал «Охотник» № 9 за 1971 год. Вот данные работников Балхашской экспедиции ВНИИОЗ: в угодьях Прибалхашья держится около двух тысяч собак. Они охотятся стаей даже на кабанов. А это сильный и жестокий зверь.

Встречали самостоятельно и дико охотящиеся стаи по десять — двенадцать собак в алтайских степях.

Старший наблюдатель Хоперского заповедника сообщает: зимой 1967/68 года собаки задрали двадцать четыре оленя, а волки всего трех! Он растил диких щенят — нашел их, — они выросли недоверчивыми, злобными. Значит, домашняя собака вполне может одичать. Как дикая — одомашниться.

Живут в лесах и собаки, вовсе не знавшие человека. Но в большинстве случаев они брошены — в Прибалхашье ли, в степях Алтая, на землях Хоперского заповедника.

Это настрадавшиеся, озлобившиеся, «поумневшие» звери. Их любовь не востребовал человек, он пренебрег их преданностью.

Я спрашиваю: как же так получается? Зверь этот шел бок о бок с человеком из тьмы истории. Можно утверждать, что без помощи собаки человек бы не стал хозяином Природы.

Отчего мы иногда видим свирепое отношение к ним? Я попытался — в повести — ответить на эти вопросы. Я хотел — повестью — говорить с теми, кто сменит нас и будет решать Главную Задачу современности: как жить человеку в Природе. Ведь собака — это часть ее, шедшая к нам с преданностью и любовью.

Листва рябин привяла. Среди ее зеленоватой оржавленности висели ягоды. Те что покраснев были ничего себе на вкус, но желтые пронзительно и горько кислы. За этими жиденькими рябинами поднималась крыша лесной сторожки.

На ней росла березка, уже оголившаяся.

Мы остановились (а надо было уходить — все бы тогда было в порядке).

Отец поправил на плече мешок, называемый «сидором», а я опустил на траву оглобельки тележки.

Мы стояли и смотрели на сторожку.

Деревенские не врали, называя ее развалюхой: труба ее заржавела и погнулась, ставень висел, открыв радужное стекло, похожее на лужицу около бензоколонки, крыльцо проросло травами. Старик говорил: абсолютно неизвестно, что нужно сторожить здесь, в двадцати верстах от ближней деревни, и деревенские люди правы, называя ее развалюхой.

Я кивал ему: Старик был молодец!

Эта поездка спасала меня от школы и давала возможность жить в лесу вместе с отцом целый месяц.

Редкий случай! Мой Старик — профессиональный фотоохотник, он вечно мотается. Это лето, к примеру, снимал чешуекрылых Алтая. Бабочек.

И покосившаяся, темная изба показалась мне обомшелым чудом, стоящим (для меня) среди восхитительно пустого огорода с редкими гнездами увядшей картошки.

Я прямо-таки дурел от радости.

…Мы стояли. Старик говорил своим застуженным голосом, что вот сейчас мы войдем не в сторожку — в свою новую, лесную жизнь. И будет видно, хорошо ли нам в этом лесу и сторожке. А нет, так уйдем отсюда и поживем в стогах.

Мой Старик всегда так: если перед вами хорошее, он напомнит о том, что оно может быть плохим, и наоборот.

Я слушал и пялился на голубые старые доски, на травинки, прицепившиеся к ним, на ржавые моховые подушечки, что легли в щели.

И думал, что друг Петька и во сне не увидит такую замечательную сторожку. Мне хотелось дико заорать и подпрыгнуть.

Но я стоял молча — Старик был рядом.

Мы открыли дверь, вошли в сторожку. Сначала я, затем отец.