Аскольд Якубовский - Браконьеры

Пошли ночные бдения. Но Малинкин не приходил.

Двинул рукой — загремело. Он вздрогнул и проснулся. А-а, это кастрюли… Владимир Петрович шевельнулся, но встать не мог. Он казался себе растекшимся. Частями его тела были кастрюли, топорик, сжатый рукой, палатка…

Владимир Петрович сел, размял ноги и убрал кастрюли, нагороженные так, чтобы в палатку не могли влезть без шума.

Вышел — такая ночь вокруг. Она объяла, охватила мир.

В город, надо скорее ехать в город. Слава богу, ученый старикашечка близок, эта ночь последняя здесь. Сегодня он уедет, уже договорился о доставке вещей к теплоходу.

Все — Малинкин, Сергеев, почтальонка, Сашка с его желтыми глазами — они уйдут в прошлое, исчезнут!

Он будет в городе жить свободно, уверенно…

Владимир Петрович вернулся в палатку. Он зажег фонарик и запихивал вещи в утробы рюкзаков.

Уложившись, выбрался из палатки. Светлело. Владимир Петрович похрустел суставами, босым прошелся по росе к берегу: следил, как на воду проливался утренний туман, пахнущий дымом…

Владимир Петрович взял ведро и пошел выбирать переметы.

Туман залил море и остров. Переходить знакомую протоку было жутковато. Казалось, что он ошибся и уже бредет в широкой воде.

Он выбрался на остров.

Остановился. От перемещения воды туман здесь расходился. И не в двух или трех, а лишь в десяти шагах обрывался мир.

Один! Владимир Петрович испытал жуткое ощущение. Он не хотел, он не любил быть один. «Так пусть будет еще кто-нибудь», — пожелал он. И услышал плески весел. Они приближались к острову. Кто это? Теперь встревожился Владимир Петрович. Кого могло принести сюда на рассвете? Рыбака? Малинкина? «Так пусть я буду один», — желал Владимир Петрович. Но из тумана вылез серый призрак лодки. Огромный, горбатый. Да это не горб, а сидящий на веслах человек… Малинкин?! Ух ты!.. И Владимир Петрович втиснулся в кусты. Мокрые, они не зашуршали.

Действия Малинкина были для Владимира Петровича сплошным ребусом. Во-первых, лодка: старая, сделанная из длинных, дочерна смоленных досок. И зачем горбиться на веслах механизированному браконьеру Малинкину?

А тот уже, причалив, вылезал из лодки. Взяв ее за нос, стал кряхтя втягивать на песок.

Увязив нос лодки, долго искал что-то на берегу, то входя, то выходя из тумана. Владимир Петрович заметил, что Малинкин носил на себе мелкие клочки этого тумана, хватающего его за голову, плечи, подвернутые штаны.

Малинкин искал, но что? Когда тот нащупал и потянул к себе перемет, Владимир Петрович мог только пожать плечами.

Малинкин вытягивал перемет, пятясь в туман, раскладывая шнур вдоль воды. Клал с неснятой, вертящейся на крючках рыбой. Тех чебаков, которые срывались с крючка и упрыгивали в воду, он подбадривал, говоря:

— Скачи, скачи до дому…

В этом «скачи до дому» была смесь языков, и Владимир Петрович думал, что все теперь перепуталось. Он вот тоже угодил в путаницу. Хорошо сооружать ее самому, но когда другие…

Малинкин пошел к лодке и взял ведро. Ушел с ним в туман. Сначала там все было невидимо и неслышно, потом стал проступать голос. Малинкин то ругался с кем-то в тумане, то ласково убеждал. Говорил:

— Да ты не вертись, не вертись, стерва, я по-быстрому…

И в плохом слове «стерва» сквозила нежность.

— Ничего не понимаю, — сказал Владимир Петрович. Он пошел на голос. Шагал беззвучно — песок был сырой, а ветки тальников раскисли в тумане.

Идти пришлось в конец острова — перемет был длиннющий. Каждый раз, забросив его, Владимир Петрович отмахивал руку, а потом долго растирал ее.

У мыса он снова влез в кусты. Туман ложился на листья и скатывался с них каплями, большими и тяжелыми. Они били по плечам, по голове. Мочили.

Неприятно, зато до Малинкина рукой подать. Тот вдруг захихикал и сказал:

— Теперь покрутится, пузатая сволочь!

Владимир Петрович тянул шею: туман мешал видеть.

«Господи, да разгони ты этот проклятый туман».

Дохнул ветер — первым утренним вздохом. Он оторвал туман от кустов и понес его над водой. Просветлело. Владимир Петрович ясно видел: Малинкин цепляет на крючки его перемета кастрючков. Двух.

Рыбы брыкались, ширили дыры ртов, щелкали роговыми хвостами. Малинкин укрепил их и пустил в воду. Один кастрюк стал опрокидываться на спину. Видно, засыпал.

Малинкин подержал его спинкой вверх, в нормальном положении. Осетрик понемногу приходил в себя.

— Так, шельмец, так, паразитик, — уговаривал Малинкин. — Работай жабрами, работай.

И пустил в воду. Все ясно!

Владимира Петровича восхитили простота и верность расчета Малинкина.

Гениально придумано! В одном тот просчитался — что поднимется он вот в такую рань, в туман — от непокоя — и придет вынимать переметы.

«А я — везучий», — ухмыльнулся Владимир Петрович.

Малинкин шел к лодке задом. Он заглаживал — ладонью — свои босые следы. Присаживаясь, сопел тяжело.

Владимир Петрович вылез из кустов. Ждал. По мере приближения Малинкина сильнее пахло потом, табаком и, странное дело, одеколоном.

«Приметы цивилизации», — усмехнулся Владимир Петрович.

Тут Малинкин обернулся и увидел Владимира Петровича. С ним произошло странное. Он стал меняться на глазах. Отвисла нижняя губа, повисли щеки. Владимир Петрович вдруг вспомнил: эту плоскую с боков голову он видел на прилавке, у морских окуней.

— Доброе утро, красавец, — сказал Владимир Петрович.

Малинкин лизнул губу.

— Подсидеть решил, — говорил Владимир Петрович. — Егерей натравить, когда я кастрючков снимать буду. Штрафом хотел ударить: два кастрючка — сотенная, да за факт браконьерства тридцатка. Сто тридцать рублей! Хорош гусь. За такое морду бьют.

Пока Владимир Петрович выкладывал свои соображения, Малинкин расправился во весь рост. Он и вечно ссутуленную спину разогнул. Гримаса злобы стянула его рот в темную мясистую воронку. Он прошипел в нее:

— Я бы тебя утопил! Взялся следить, так и следи. Гадюка!

Показалось — сейчас Малинкин ударит его. Убьет — и в воду, и концов не найдешь.

Владимир Петрович отпрыгнул назад и услышал шепчущий звон ведра, ударившегося о куст, ощутил в руке его тяжесть. Он помотал ведром — тяжелое, облитое эмалью.

Отличное ведро!

И страх его прошел, а злости стало много, веселой бодрой злости. С нею пришло ощущение силы, налитости своих рук. Восторженные мурашки прошагали от поясницы к затылку. Затем пришел спокойный, почти ласковый гнев. Владимир Петрович спросил Малинкина:

— А если по голове? (И помотал ведром.) Если по черепушке? (И волосы его шевельнулись.)

Он стал подходить к Малинкину.

Медленно подходил. Щурился, целил глазом: ему хотелось грохнуть Малинкина по голове ведром. Нет! Это опасная глупость. Лучше пугнуть его.