Сью Кид - Тайная жизнь пчел

Августа рассказывала мне — когда они были детьми и наступал их личный месяц, мама освобождала их от работы по дому и позволяла есть любимые вкусности, даже если это вредило зубам, и ложиться спать на час позже других, делая все, что захочется. Августе хотелось читать книги, так что целый месяц она валялась на диване в тишине гостиной и читала, после того как ее сестры отправлялись спать. Послушать Августу, так это было главным удовольствием ее молодости.

После ее рассказа я долго размышляла о том, в честь какого месяца мне хотелось бы называться. Я выбрала октябрь, поскольку это золотой месяц и в октябре не самая плохая погода, а мои инициалы были бы «О. О.», что означало Октябрина Оуэнс, из чего можно сделать интересную монограмму. Я рисовала в своем воображении, как весь месяц ем на завтрак трехслойный шоколадный торт и ложусь на час позже, посвящая это время написанию стихов и эпохальных романов.

Я посмотрела на Августу, стоящую возле стола и держащую в руке листок календаря за июль. На ней было белое платье со светло-зеленым шарфом из шифона, привязанным к поясу, так же как в первый день моего приезда. Шарф, свисающий с пояса, не мог иметь иного назначения, кроме штриха к ее стилю. Она напевала ту же песенку, которой научила меня Мая: «Положи мне на могилку улей с пчелками живыми…» Я думала о том, какая, должно быть, у нее была хорошая, замечательная мама.

— Давай, Лили, — сказала она. — Нам нужно наклеить на все эти банки этикетки, а нас с тобой только двое.

Весь тот день Зак разъезжал по городу, доставляя мед в места, где он продавался, и забирая деньги за продажи в прошлом месяце. «Деньги-меденьги» — так называл их Зак. Хотя основной приток меда уже закончился, пчелы все еще продолжали пить нектар, занимаясь своим делом. (Невозможно заставить пчел прекратить работать, даже если сильно стараться.) Зак говорил, что мед приносит Августе по пятьдесят центов за фунт.

По моим расчетам, она должна была купаться в «меденьгах». Я не понимала, почему она не живет в каком-нибудь ярко-розовом дворце.

Ожидая, пока Августа вскроет коробку с новой партией этикеток «Черная Мадонна», я рассматривала кусок сот. Люди не представляют, насколько умны пчелы — умнее даже, чем дельфины. Пчелы знают толк в геометрии и могут ряд за рядом выкладывать идеальные шестигранники, с такими точными углами, как если бы они пользовались специальными инструментами. Пчелы берут обыкновенный цветочный сок и превращают его в нечто, куда каждый человек в мире будет рад обмакнуть свое печенье. И я лично была свидетелем того, как за пятнадцать минут пятьдесят тысяч пчел нашли те пустые суперы, которые Августа оставила им на очистку, передавая друг другу сведения о находке на своем пчелином языке. Но главное, они работают так много, что могут буквально себя этим убить. Иногда хочется им сказать: Расслабьтесь, отдохните немного. Вы это заслужили.

Пока Августа доставала из коробки этикетки, я прочла обратный адрес: магазин подарков монастыря Святой Девы, почтовый ящик 45, Сент-Пол, Миннесота. Затем она вынула из ящика стола толстый конверт и высыпала оттуда несколько десятков других наклеек, поменьше, с отпечатанным текстом: «МЕД „ЧЕРНАЯ МАДОННА“ — Тибурон, Южная Каролина».

Я должна была смачивать оборотную сторону обеих этикеток влажной губкой и передавать Августе, чтобы она наклеивала их на банки, но я на минутку задержалась, чтобы вглядеться в изображение Черной Мадонны, которое так часто рассматривала наклеенным на маленькую дощечку моей мамы. Я восхищалась причудливым золотистым шарфом, повязанным ей на голову, и тем, как он был украшен красными звездами. Ее глаза были загадочны и добры, а кожа отливала темно-коричневым. Она была темнее тоста и будто чуть-чуть намазана маслом. Всякий раз мое сердце словно бы совершало прыжок при мысли о том, что мама когда-то смотрела на эту картинку.

Страшно представить, что бы со мной стало, если бы я в тот день не увидела картинку Черной Мадонны в Универсальном магазине и ресторане Фрогмора Стю. Возможно, я спала бы сейчас возле речек по всей Южной Каролине. Пила воду из луж вместе с коровами. Писала за сиреневыми кустами, мечтая о туалетной бумаге как о величайшем счастье.

— Надеюсь, вы поймете меня правильно, — сказала я. — Но, до того, как увидела картинку, я никогда не думала, что Дева Мария может быть цветной.

— Темноликая Мария не так уж необычна, как ты думаешь, — сказала Августа. — Их сотни в Европе, в таких странах, как Франция и Испания. Та, что мы клеим на мед, — древняя, как горы. Это Черная Мадонна Богемских Брежничар.

— Откуда вы обо всем этом узнали? — спросила я.

Она сложила руки на коленях и улыбнулась — мой вопрос всколыхнул в ней светлые, давно забытые воспоминания.

— Думаю, все началось с молитвенных открыток моей мамы. Она их собирала, как в те времена делали многие хорошие католики, — знаешь, такие открытки с изображениями святых. Она менялась ими, как мальчики меняются бейсбольными открытками. — Августа от души рассмеялась. — Готова поспорить, что у нее было не меньше дюжины открыток с Черной Мадонной. Я обожала играть с ее открытками, особенно с Черными Мадоннами. Потом, когда я пошла в школу, то прочла о них все, что смогла найти. Вот так я и узнала о Черной Мадонне Богемских Брежничар.

Я попыталась произнести слово «Брежничар», но выходило как-то не так.

— Ладно, хоть я и не могу правильно сказать ее имя, но я просто люблю эту картинку. — Я смочила этикетку и наблюдала, как Августа прилаживает ее к банке, а затем приклеивает под ней другую этикетку, как делала это уже десятки тысяч раз.

— А что ты еще любишь, Лили?

Никто и никогда не спрашивал меня об этом. Что я люблю? Мне хотелось сказать ей, что я люблю фотографию моей мамы — как она там стоит, облокотившись на машину, а ее волосы выглядят в точности как мои, и еще ее перчатки и ее картинку Черной Марии с непроизносимым именем. Но мне пришлось спрятать все это подальше.

Я сказала:

— Ну, я люблю Розалин, и я люблю писать рассказы и стихи — о чем угодно, мне все равно. — Тут мне пришлось задуматься.

Я сказала:

— Может, это и глупо, но после школы я люблю пить кока-колу с насыпанным в бутылку соленым арахисом. А выпив, я люблю перевернуть бутылку, чтобы узнать, откуда она. — Однажды мне попалась бутылка из Массачусетса, и я сохранила ее, как пример того, как далеко может завести тебя жизнь.

И я люблю голубой цвет — настоящий ярко-голубой цвет, как у шляпы, которую Мая надевала на собрание Дочерей Марии. А с тех пор, как я здесь, я стала любить пчел и мед. — Я хотела добавить: и вас, я люблю вас, но мне было неловко.

— Ты знаешь, что в одном из эскимосских языков есть тридцать два обозначения понятия «любить»? — сказала Августа. — А у нас только одно это слово. Наши возможности столь ограниченны — тебе приходится применять одно и то же слово для любви к Розалин и для любви к кока-коле с арахисом. Правда ведь, жаль, что у нас нет других способов это сказать?