Айрис Мёрдок - Святая и греховная машина любви

Но в эту самую секунду взгляд Дейвида скользнул с ее грудей вверх к лицу, и ему почудилось, что она смотрит прямо на него (глупость, разумеется). Горячая тяжесть навалившейся Пинн, из-за которой он вынужден был лежать не шевелясь, сделалась вдруг невыносимой. Не думая уже о том, услышат его или нет, он с силой отпихнул Пинн, рванулся, привстал и начал выдираться из тесной лисьей норы. На том конце шипастого тоннеля в глаза ударил яркий свет. Он бежал, не чуя под собой ног: под тисовую арку, сквозь стриженый квадрат газона, через дорогу с чахлыми цветочками, там за углом тропинка вдоль стены (два черных кедра справа), дальше дверь, потом огород с салатом, еще одна дверь — слава богу, незапертая! — и свобода. Здесь обычная городская улица, здесь можно перейти на быстрый шаг. По странным взглядам, которыми окидывали его прохожие, он понял, что не только его рука, но и лицо выпачкано в крови. Он также понял, хотя и не сразу, что его пиджак остался лежать на земле, под розовыми кустами. Плоть его пылала, душа металась в путанице страстей. Он испытывал стыд. Страх. Яростный восторг.

— Я говорила тебе, что тебе придется спуститься за мной в ад, найти меня там и оживить? — сказала Эмили.

Все у них было снова по-прежнему, только теперь к тому прежнему прибавились годы, страдания, которые они причинили друг другу, ужас разоблачения, страх потери — и все вместе стало глубже, крепче, сложнее и пронзительней.

— Да, — пробормотал Блейз, опускаясь перед ней на колени.

— Я говорила тебе, что твое истинное «я» всегда со мной?

— Да. — Он потянулся — медленно, с наслаждением, как большой зверь, потом изогнулся и припал щекой к ее босой ноге.

— Господи, сколько я из-за тебя выстрадала. Сколько мы оба по твоей милости выстрадали.

— Да.

— Какой у тебя побитый вид. Весь побитый, не только глаз. Ну, ты сам все сказал, ты сам теперь все знаешь. Нельзя попасть в Зазеркалье, не порезавшись. Ты теперь это знаешь?

— Да.

Разрушительная сила, выпущенная на свободу три дня назад, продолжала свою работу. Она стала частью их силы и их знания, вдвоем они наконец начали обретать какой-то покой. Сначала Эмили говорила часами, Блейз слушал.

— Пусть она теперь страдает, ее очередь. Знаешь, я вдруг все про нас поняла. Черт, я ведь не желала ей зла — но кто знал, что она столько о себе возомнит? Прямо старшая жена в гареме, куда там. Она, видите ли, меня прощает, а я киваю как дура, соглашаюсь со всем, будто и правда какая-то преступница. Мы с тобой преступники, а она над нами самая главная — надо мной и над тобой, вот что хуже всего. Заглянул бы ты тогда в зеркало, полюбовался бы на себя! Видочек — глупее не бывает. Как у нашкодившего мальчишки, которого пообещали высечь, да в последний момент передумали. Тошно было смотреть, как ты ходишь перед ней на задних лапках, я чуть совсем не свихнулась. А эти ее разговоры про то, какая я бедная и разнесчастная и что все это время ты ко мне относился плохо, но она заставит тебя относиться ко мне хорошо, — от всей этой муры становилось еще хуже. Сначала я и сама была как пришибленная, но потом, слава богу, додумалась: нельзя же так, нельзя же мириться с таким юродством во Христе! Ну хорошо, ладно, мне не нужна месть, я не хочу, чтобы она умывалась слезами. Но, черт возьми, у меня тоже есть права, и мне давно пора ими воспользоваться! А она пусть для разнообразия походит в бедных-несчастных!..

Наконец гневные многочасовые излияния, которые Блейз выслушивал в мучительном и блаженном оцепенении, начали иссякать. Имя Харриет почти исчезло из их разговоров, упоминалось разве что в связи с какими-то практическими делами. О делах Эмили могла теперь рассуждать подолгу, с детской серьезностью и с удовольствием, и Блейз, слушая ее, переполнялся смиренной нежностью.

— Насчет твоей учебы: мы ведь не будем откладывать ее надолго, да? Я тоже хочу, чтобы ты стал настоящим доктором, — правда. И тебе совершенно не нужно из-за меня от чего-то в жизни отказываться.

— Ну, с этим пока все равно придется подождать. — Блейз, уже одетый и в галстуке, стоял перед Эмили на коленях и время от времени целовал подол ее юбки. — Посмотрим сначала, как у нас обернется с финансами.

— Погоди, дай я сяду, а ты клади голову мне вот сюда. Но, знаешь, из этой дыры все равно надо выехать как можно скорее. Для меня это важно. Как думаешь, та, новая квартира — не слишком большое транжирство?

— Нет — сказал Блейз. — Новую жизнь надо начинать на новом месте.

— Точно. Это, как ты говоришь, психологически важно. Понимаешь, когда я увидела договор об аренде и под ним твою подпись, мне вдруг показалось, будто это мой сон сбывается — мы и правда наконец женимся. Знаешь, мне столько раз снилось, что мне опять двадцать два года и что мы с тобой только что встретились и собираемся пожениться. Родной ты мой, ты даже не представляешь, какое это страдание невыносимое — знать, что мое место рядом с тобой, что я должна быть твоей законной женой, а быть столько лет непонятно кем!

— Да, малыш, — сказал Блейз. — Это уже было, и от этого я не могу тебя избавить. Но если придется страдать в будущем, знай, что я буду рядом и мы сможем с тобой страдать вместе.

— Вместе. Отныне и навеки.

— Отныне и навеки.

— Новые занавески можно не покупать, сойдут и эти. Надо только для большой комнаты подобрать что-нибудь приличное, до пола. Миленький мой, ты, наверное, считаешь меня полной идиоткой! Тут столько всего происходит большого и важного, а я радуюсь из-за каких-то занавесок и из-за того, что у меня будет балкон и ванная с ковровым покрытием?

— Не считаю. В этом тоже — любовь.

— Любовь — во всем.

— Знаешь, милый, если надо, я готова страдать сколько угодно, только бы ты любил меня по-настоящему и только бы был со мной. У нас будут друзья, да? Общие друзья, как у настоящей семейной пары? И они будут приходить к нам в гости?

— Да, конечно.

— Только не Монти Смолл и не тот толстозадый.

— Нет, конечно, нет.

— Послушай, по-моему, Люка вчера опять был у нее. Надо с этим как-то кончать.

— Ты права.

— Наверное, придется все-таки отдать его в школу-интернат. Я устроюсь на работу. Для нас — для тебя, для Люки — я готова работать хоть до упаду, честное слово. Раньше мне казалось, что это никому не нужно, одна пустота кругом, вот я и обленилась, совсем ничего не хотела делать. Думала, что я уже тебя потеряла.

— Не теряла ты меня, — сказал Блейз. — Ты это прекрасно знаешь. И всегда знала.

— Может, знала, а может, нет. Это сейчас связь с самым началом, с самыми нашими с тобой истоками кажется мне такой прочной. Будто любовь не прерывалась ни на миг, просто затаилась и ждала своего часа. А если и было там что не так — я этого не помню.