Айрис Мёрдок - Святая и греховная машина любви

Он не шевельнулся, только глаза на миг вспыхнули голубизной, словно две крупных слезы, перед тем как выкатиться, сверкнули в лунном свете. Харриет тихо ушла.

Вернувшись к себе в спальню, она опять начала плакать, но вдруг затихла и насторожилась. Внизу, в кабинете, звучал теперь еще один голос, женский. Женщина разговаривала с Монти. Странно. Харриет вслушалась внимательнее — и с холодным ужасом осознала, что это за женщина. Этот голос невозможно было перепутать ни с каким другим. Это был голос Софи. Харриет метнулась к двери, но тотчас отбежала обратно к кровати. Что это — призрак? Монти умеет вызывать духов? Харриет уже и в это готова была поверить. Или Софи на самом деле не умерла, а прячется где-то в доме? Так вот почему Монти ведет себя так… странно! Харриет похолодела, из ее груди вырвался глухой стон. Она выбежала из спальни на лестничную площадку, снова замерла. Теперь снизу доносились голоса Эдгара и Монти, больше ничего. Значит, этот жуткий звук ей примерещился? И она все-таки сходит с ума?

Внезапно из темноты долетел долгий, тоскливый вой. Цепенея от страха, Харриет стояла на площадке, и ей казалось, будто мимо нее, сквозь нее пронеслось, как порыв ветра, что-то страшное и холодное — и ей стало страшно холодно.

С лихорадочной поспешностью она начала включать свет на лестнице, в коридоре. Вернулась к себе в спальню, там тоже зажгла все лампы. Бежать, бежать, стучало у нее в мозгу, прочь из этого страшного дома, прочь от Монти. Теперь она ясно видела, что Монти не может и не сможет ее ни от кого защитить, он сам беззащитный и обреченный человек, к тому же погрязший в каких-то непонятных отношениях с призраками. Харриет подхватила сумочку, накинула пальто, потом остановилась на минутку, чтобы подумать, — и тотчас ей стало совершенно ясно, что теперь надо делать. Она молча сбежала по лестнице, прокралась мимо кабинета, в котором разговаривали два мужских голоса, к двери, бесшумно выскользнула на улицу. Только сейчас, втягивая в себя теплый неподвижный ночной воздух, поглядывая на фонари, обрамленные красными и зелеными светящимися лиственными шарами, она впервые за долгое время почувствовала облегчение. Вскоре впереди, под одним из фонарей, показалась оставленная на обочине машина Эдгара. Харриет ускорила шаг. Знакомый силуэт «бентли» подействовал на нее успокаивающе. Она встала за машиной, прислонясь к дверце спиной, и стала смотреть на то, как летучие мыши вычерчивают ломаные линии между фонарями. Дорога была пустынна.

Наконец в Локеттсе хлопнула входная дверь, и вскоре послышались шаги Эдгара. Харриет, которую было не видно с дороги, увидела его лицо секундой раньше, чем он заметил ее. Эдгар улыбался, он был доволен, он сиял от счастья.

— Эдгар.

— А, Харриет! Ты меня напугала. Что ты тут делаешь? Я думал, ты пошла спать.

— У меня есть к тебе разговор. Можно сесть в машину? Она забралась на переднее сиденье, и Эдгар тоже сел.

Здесь, внутри своего «бентли», в его темной просторной кожаной утробе, Эдгар Демарней показался ей таким большим, надежным.

— Эдгар…

— Да. Как ты дрожишь. Надеюсь, это не мы тебя так… напугали?..

— Эдгар, я решила. Ты был так добр ко мне все это время, так бережно ко мне относился. Думаю, я все-таки поеду с тобой в Мокингем. Тогда ты сможешь заботиться обо мне. Ведь кто-то должен это делать. Просто я чувствую, что все кончилось… света больше нет… впереди один только мрак… и я так благодарна тебе… думаю, я могла бы тебя полюбить… думаю, я уже люблю тебя. Так что едем… когда хочешь… хоть сейчас… только нужно взять с собой Люку… и Дейвида, конечно… в Мокингем… там наконец-то нам будет спокойно и хорошо.

В машине воцарилась тишина. Слышалось только тяжелое сиплое дыхание Эдгара, крепко пропитанное — Харриет заметила только теперь, когда он развернулся к ней, — запахом виски.

— Харриет…. Я так тронут…

— Не надо ничего говорить, — прервала его Харриет. — Ты… правда… очень мне дорог. — Наклонясь вперед, она протянула руку и погладила Эдгара по плечу точно так же, как гладила своих собак, только вместо теплой жесткой собачьей шерсти под пальцами оказалась теплая жесткая шерсть пиджака. И в этот самый момент что-то нарочитое и не совсем естественное вдруг отлетело прочь, сердце Харриет дрогнуло и по-настоящему потянулось к Эдгару.

— Харриет, я так… ты удивительная… так тебе благодарен… — путаясь и сбиваясь, заговорил Эдгар, — но я боюсь, что это… невозможно уже… теперь.

Харриет убрала руку.

— Понятно. Ты передумал. Извини.

— Нет, нет, Харриет, дело не в этом. Я не передумал, нет! Монти… Я не могу тебе все объяснить. Мы с Монти едем в Мокингем. Это очень важно. Я думаю, нам с ним надо… побыть вдвоем… хоть какое-то время. Понимаешь, вдруг оказалось, что я ему очень нужен, и я должен… А вместе вы ведь вряд ли сможете… Так что… пока никак. Пожалуйста, прости меня. Но ты не думай, с моей стороны ничего не изменилось… я по-прежнему… Просто я должен сейчас уделять много внимания Монти… но потом, скоро — ты ведь знаешь, как я буду рад твоему приезду… Скоро, чуть позже.

— Собственно, вместе с Монти я бы и сама не поехала, — сказала Харриет.

— Да, конечно, это было бы неловко… то есть… я все понимаю… Мне очень жаль… Я так рад и так благодарен тебе за то, что ты сочла возможным… очень жаль… Но мы можем встречаться здесь или в Лондоне… Ты знаешь, я был бы счастлив тебе помочь, только…

— Конечно, — сказала Харриет. — Спасибо. Ну, не буду больше тебя задерживать, уже поздно.

— Но я надеюсь, ты веришь, что это не… Прости меня… Как бы мне хотелось тебе объяснить…

— Не надо ничего объяснять.

— Но мы скоро с тобой увидимся, да? Мне очень хочется, чтобы ты могла на меня рассчитывать…

— Да, разумеется. Пообедаем как-нибудь вместе…

— В Лондоне, здесь — где угодно… Ты знаешь, что я всегда… Вот только сейчас пока…

— Да, да, я понимаю. Спокойной ночи, Эдгар. Осторожнее на дороге.

— Спасибо, я…

Харриет выбралась из машины раньше, чем Эдгар успел запечатлеть свой неловкий поцелуй на ее щеке, и быстро ушла. «Бентли» медленно, словно нехотя, двинулся в противоположном направлении.

В эту ночь Монти так и не добрался до постели. Он стоял у окна в своем кабинете, жевал бутерброд с сыром и ждал рассвета. Он не думал о том, хорошо ли он сделал, рассказав обо всем Эдгару Демарнею, или только полный кретин мог вот так выболтать все до конца. Просто, как Монти и признался Эдгару, он чувствовал себя совершенно пустым. Он даже не мог разобраться, хуже или лучше ему стало от этой пустоты. Возможно, лучше. Во всяком случае, спокойнее. В окружающем его мире вдруг появились первые признаки покоя, как иногда в феврале появляются первые признаки весны. Но, возможно, то была лишь иллюзия, мимолетное настроение. Или просто хмель ударил в голову. И что дальше, спрашивал себя Монти, неужели я действительно поеду в Мокингем? Мне отведут какую-нибудь огромную, безбожно холодную спальню, где стоит кровать под балдахином, в юности так поражавшим мое воображение. И я буду спускаться к ужину, а потом мы с Эдгаром выйдем на террасу — пить портвейн и беседовать о философии и об Оксфорде. Неужели эта жизнь все еще существует и можно взглянуть на нее, потрогать, вдохнуть в себя ее запах? Может, это и есть неведомый извечный запах невинности? Может, все любовники Софи лишь плод моего воображения — а на самом деле Софи была чиста и непорочна?