Дора Карельштейн - Дурочка

Не говоря ни слова, одним мощным прыжком он оказался на мне и сильной, опытной рукой стал искать интересующее его место.

Не менее опытные губы оккупировали мой рот, не давая закричать и пытаясь повергнуть в «необузданную» страсть.

В моей несчастной голове быстро зашевелились не оккупированные врагом мозги.

Я вспомнила, что сегодня в столовой, во время ужина, получила от одного отдыхающего в подарок прекрасную резную палочку, он мастерил такие из дерева.

Палочка стояла у меня в изголовье.

Мне повезло нащупать палочку быстрей, чем Ваське то, что искал он.

Я не раздумывая, со всех сил трахнула произведением искусства по тому Васькиному месту, которое наиболее выступало, когда он лежал на мне животом вниз.

Васька взвыл и также резво спрыгнул с меня, как только что заскочил.

За окном, как по команде, раздалось жеребячье ржание судейской коллегии.

На второй день Ваську можно было бы, и пожалеть в связи с тройным горем:

1) Надо покупать ящик водки, 2) Неудобно сидеть и 3) Необходимо выслушивать пикантные вопросы.

Он был зол и решителен!

Я поняла, что дело добром не кончится.

До окончания сезона оставались считанные дни. Никто уже никого и ничего не боялся!

Моей девственности грозила бесславная гибель, не говоря о спирте.

Я нашла выход. Уговорила Наталью перебраться в мою келью и не разлучалась с ней до прощальной пьянки в честь закрытия сезона, когда надравшиеся водкой мужики не могли языками шевелить, не то, что другими, более привередливыми органами.

Проработав, таким образом, несколько увеселительных месяцев, я оказалась свободной и не должна была, как мои соученики, отрабатывать два года в деревне.

Но мне надо было работать.

И тут помогли добрейшие тётя Рахиль и дядя Бэролы из психбольницы.

Они устроили меня медицинской сестрой в пятое терапевтическое отделение Черновицкой психоневрологической больницы, где я проработала целых пять лет.

Психбольница – не дом отдыха. Увы!

Слово психбольница вызывает различную реакцию.

У одних появляется усмешечка, другие содрогаются, третьи, особенно не размышляя, с удовольствием рассказывают анекдоты про психов.

Но не многие знают определённо, что это такое – лечебница для пациентов с нарушенной психикой, для людей, которые лишились ума.

Да и кому хочется знать об этом!

Человеку свойственно стремиться к красивому и приятному, прячась от печального и того, что сегодня его не касается.

Это спасает нас, но в то же время вводит в заблуждение.

Как много несчастий удалось бы избежать, если бы мы могли провести чёткую грань между человеком психически больным и здоровым!

Психическое нездоровье – это не всегда сумасшедший.

Чаще всего у личности появляется только патологически утрированная черта характера, подчиняющая себе всё остальное.

Если быть последовательным, то любой фанатизм не что иное как психическое нездоровье.

Достаточная часть несчастных семей, кошмарных преступлений, государственных переворотов и даже войн связаны с тем, что люди с нарушенной психикой воспринимаются не как таковые, а как люди с особым характером – злые, жестокие, странные, ревнивые, ленивые, подозрительные, властолюбивые и т.д.

И ведь именно они (люди с больной психикой) более других способны захватывать власть, шагая по трупам, потому, что одним из самых первых и основных симптомов шизофрении, например, является эмоциональная тупость, отсутствие чувств.

Разве это не знакомые исторические фигуры: лишённые любви и жалости, напористые, всё на своёи пути попирающие, гонимые манией преследования и величия, шагают в своих страшных сапогах по головам беспечной толпы, наивно верящей в «сверхчеловеков» и желающей видеть только красивенькое и приятное!?

Черновицкая психоневрологическая больница (ЧПНБ) состояла из 14 отделений, огороженных высоким забором.

Каждое отделение располагалось в отдельном 2-3 этажном корпусе, которые по соображениям безопасности не должны были быть выше.

Все окна в железных решётках, все двери под запором.

Каждое отделение имело свою медицинскую ориентацию.

В пятом терапевтическом отделении лечились больные, у которых кроме основного диагноза были заболевания сердца или других внутренних органов.

Но самым «интересным» было отделение номер четыре – Четвёртое отделение.

Здесь содержались люди, совершившие преступление.(Под преступлением чаще всего подразумевалось неодобрение властей)

Диагноз психического заболевания приобретал здесь более широкое значение, иногда роковое!

Сотрудники этого отделения проходили спец. проверку на лояльность и давали подписку о неразглашении, за что имели дополнительные льготы, не распространявшиеся на другие отделения.

Работники других отделений сюда не допускались.

Карточки (истории болезни) всех больных хранились в специальных сейфах.

Фамилии на них не указывались, только номера специальных шифров.

У входа и в вестибюле круглосуточно дежурили военные в форме и без, которые постоянно менялись и казались все на одно лицо.

На территории лечебницы был маленький кинотеатр для больных.

Однажды в Черновцах случилось трагическое событие.

Молодёжная компания устроила вечеринку у одной девушки по имени Таня, которая жила на третьем этаже престижного дома в центре города.

Таня была дочерью высоких партийных работников Черновицкого масштаба.

Судьбе и Тане было угодно, чтобы в компании присутствовал еврейский парень, талантливый математик по имени Эдик.

Таня и Эдик мирно беседовали на балконе, что видели и подтвердили все, находившиеся в комнате рядом.

Но Таня опёрлась спиной о балкон.

Решётка балкона, простоявшая сто лет, затрещала…. и вместе с Таней упала на мостовую.

Таня умерла на месте.

Падение было неожиданным и со спины, поэтому удар головой об камни мостовой(Черновицкий старый клинкер в центре города) оказался роковым, как окончательный приговор, не подлежащий обжалованию.

Но Таня была дочерью партийных боссов.

Они считали, что кто-то должен понести наказание за смерть их дочери.

Таким образом Эдик вначале попал в следственный изолятор по подозрению в убийстве, а когда ничего доказать не удалось, его определили в Четвёртое отделение для медицинской экспертизы, где экспертиза затянулась на долгие годы.

Для Эдика, вероятно, было бы лучше получить конкретное количество лет в лагере строгого режима, т.к. режим там не такой строгий, как в Четвёртом отделении.

В лагере существует срок, который рано или поздно кончается и существуют хоть какие-то права.

У Эдика не было ни прав, ни срока, ни будущего.