Акилле Кампаниле - Если луна принесет мне удачу

– Хватит!

Наконец, с божьей помощью номер был окончен, и фокусник возвратил цилиндр.

Проклятье! Он весь был в яйцах, липкий и вонючий.

– Как? – закричал Баттиста голосом, дрожащим от возмущения. – Вы что, серьезно сделали яичницу?

– Да, – объяснил фокусник. – Все фокусники умеют делать свои номера с обманом. Но мои фокусы без обмана. И это лучше, поскольку было замечено: публика получает гораздо больше удовольствия, когда видит, что в шляпе какого-нибудь зрителя сделали настоящую яичницу, чем если бы это было с каким-нибудь обычным фокусом.

И в самом деле, публика в восторге разразилась долгими аплодисментами.

Незадолго до того Баттиста, который хотел избавиться от своей старой шляпы, забросил ее в клумбу приморского бульвара. Потом, увидев нищего старого оборванца, сказал ему:

– Послушайте, я только что выбросил сверток со старой шляпой. Если она вам нужна, вон он лежит.

– Благодарю вас, мой благодетель! – сказал старый оборванец.

Он зашел в клумбы, взял сверток, открыл его и, пока Баттиста наблюдал за ним издалека, с отвращением выбросил свою грязную шляпу. В этот момент подошли двое карабинеров, и старика, который, нарушая общественный порядок, прошелся по клумбам, отвели в тюрьму под яростные выкрики толпы, желавшей его линчевать.

– Прощай, старая изношенная шляпа! – пробормотал Баттиста, пока свадебный кортеж трогался в путь. – Ты лежишь там, брошенная на земле, мятая, на меня похожая. Ты часть меня, от меня отторгнутая. Таким меня видел мир. Сейчас он видит, что в этой новой шляпе это больше не прежний Баттиста. Прощай!

Не успел кортеж тронуться с места, как Фалькуччо закричал:

– Стойте!

Сейчас он чувствовал себя несколько неловко.

– Ну что там еще? – закричал дон Танкреди.

Старичок вытащил из кармана несколько бумаг.

– Пользуясь случаем, – сказал он, – я позволил себе сделать и другое брачное объявление: о моем браке с…

Он посмотрел на тетю Джудитту, которая покраснела как рак.

Присутствующие разразились долгими аплодисментами.

– Очень мило с вашей стороны! – смущенно пробормотала старая дева.

– Нужен сопровождающий для моей свояченицы! – сказал дон Танкреди. – Дядя Никола, пожалуйте!

Но доктор Фалькуччо разразился приятным смехом.

– Да что я, с ума сошел, что ли, – сказал, – жениться! Нет-нет, мне жаль девушку, которая уже стала готовиться, но я пошутил. В этих бумагах записаны стихи, которые я набросал в минуту вдохновения в честь дона Танкреди. Я их вам прочту:

Стихи доктора Фалькуччо имели шумный неуспех и были встречены с отвращением знатоками и пуристами.

Старичок в возмущении хлестнул лошадей, и карета умчалась под звон бубенцов в самую жару, скоро исчезнув из виду, в то время как тете Джудитте оказывали помощь какие-то сердобольные люди.

Свадьба прошла среди всеобщего веселья.

– Доктор Фалькуччо, – закричал дон Танкреди маленькому старичку, которого в конце концов уговорили принять участие в празднике – после того, как пустились за ним в погоню и настигли, – доктор Фалькуччо, расскажите нам, как это вы не стали великим человеком!

– Когда-то я хотел стать им, – ответил Фалькуччо, – и даже мог бы стать им, потому что данные для этого у меня были. Но знаете, что меня заставило отказаться от этого?

– Послушаем! – сказал американский дядюшка, уплетавший за обе щеки.

– Мысль о триумфе, – объяснил Фалькуччо, – и мысль о смерти в качестве великого человека. В день, когда я стал бы великим человеком, я не знал бы, что делать дальше, у меня пропали бы все желания. Я потерял бы симпатию, которую испытываю к самому себе теперь, когда я никто и хочу стать кем-то; сейчас я себя люблю. Став великим человеком, я стал бы себе чужим. Я стал бы принадлежать всем, но только не себе самому. И ради чего такая жертва? Только ради того, чтобы когда-нибудь, в день моей смерти, газеты написали обо мне: «Был ли он велик? Этот трудный вопрос разрешат потомки». Вот и все; великими становятся только ради этого. Слабое утешение, если посмотреть, каких это стоит жертв.

– Хорошо, хорошо, – закричал дон Танкреди. – А сейчас мы хотим услышать от дяди Николы, почему это ему не удалось разбогатеть в Америке.

Дядя Никола, этот совершенный янки, вынул изо рта резинку.

– Ну наконец-то! – сказал он. – Ведь это невозможно было терпеть дальше.

– Что именно?

– Да резинку. Мы американцы, или почти американцы, жуем ее только на людях. Когда нас никто не видит, мы отдыхаем. Но сейчас она мне страшно надоела.

Он привел себя в порядок.

– Трудно себе представить, – сказал он, – какое множество трудностей ждет молодого человека, который хочет разбогатеть в Америке. Когда, обзаведясь традиционной парой дырявых башмаков, необходимых для всех, кто приезжает в страну доллара с намерением разбогатеть, он делает первый шаг по американской земле, может случиться и так, что ему предложат хорошее место в большом банке. Подумайте только. Хорошее место в банке – это разорение, нищета, конец всяким надеждам стать миллионером. А вот то, что нужно, – это хорошее место чистильщика обуви. Известно, что в Америке чистильщики обуви делают быструю и блестящую карьеру. Это не как в Италии, совсем нет! То и дело читаешь: «Умер американский миллиардер такой-то, который из чистильщика обуви сделался нефтяным королем». Или слышишь разговоры в таком роде: «Ты знаешь, как начинал миллиардер такой-то? Он был чистильщиком обуви. А управляющий банком такой-то разве не чистил обувь три года подряд в Чикаго?» В общем, директоров крупнейших североамериканских банков набирают среди чистильщиков обуви, за них дерутся крупнейшие корпорации – companies , – которые хотят заполучить их своими президентами, промышленные предприятия, страховые компании, которые взывают к их гению, огромные заводы – works – и колоссальные trusts , которые осыпают их золотом и почестями. Вы слышали о каком-нибудь крупном банкире, легендарном президенте треста, колоссальном бизнесмене, короле в какой-нибудь области, который бы не начинал свою карьеру чистильщиком обуви? Нет. Как в Италии крупнейшие политические деятели получаются из преподавателей, как во Франции лучшие дипломаты получаются из писателей-романтиков, как в России самые благородные герцогини получаются из приходящей прислуги, как в Англии лучшие ткани получают из Италии, так в Америке крупнейшие финансисты происходят из чистильщиков обуви. Именно оттуда происходит самый цвет промышленности и финансов. Поэтому можете себе представить, как трудно получить место чистильщика обуви и какая идет грызня за скамеечки, установленные на всех перекрестках. Разумеется, детей из хороших нью-йоркских семей направляют на работу чистильщиком обуви. Я собственными ушами слышал, как один миллиардер с гордостью говорил о своем сыне: «У этого парня большое будущее. Подумайте только, на днях он закончил университет, а завтра уже выходит на работу чистильщиком обуви на Пятую Авеню». И с такими словами этот славный человек показывал друзьям, утирая слезы умиления, новехонький изящный ящичек с еще нетронутыми щетками, коробочками с желтым и черным пигментом, баночками с кремом, кисточками и суконками для окончательного прохода. Разумеется, американские чистильщики обуви – которые, между нами, чистят обувь совершенно безобразно – окружены почетом сограждан, сознающих, сколь многого ждет от них родина. Многие стараются подружиться с ними, а знаменитости приветствуют их почтительным снятием шляпы. И никто не смеет обращаться к ним за тем, чтобы почистить себе обувь. Этим и объясняется, почему у всех американцев грязные ботинки.