Эрик Бутаков - Одиннадцать

– Я не победил. Мне просто повезло. Я хитрый и опытный… конь. И мне повезло,… что ты теперь моя Никита! – и он взял её ладонь в свои руки нежно поцеловал её пальчики (нежно, как он умел, когда хотел – ну, вы, наверное, знаете, как это).

– Спасибо. Мне тоже повезло, – созналась она, а может быть, просто хотела ему понравиться и польстить – кто этих женщин поймет – бабе уже двадцать шесть, а она…

Он ещё замахнул стопарик.

– Нет, правда – научишь меня хлестаться? Как ты, чтобы время не терять и силы – пара секунд – и у других уже всё болит… и им хочется плакать!

– А ты научишь меня стоять до конца, как неваляшка.

– Как неваляшка? – это ему понравилось. – Как неваляшка – это хорошо… научу. А ты научишь?

– И я научу!

– Мы оба уважаемые люди! – произнес он голосом Аркадия Райкина.

Она пожала плечами в ответ – она не поняла.

Да и куда ей? Откуда она могла знать Аркадия Райкина? Так что, лишь он сам смешком оценил свою шутку, а её просто пальчиком нежно щелкнул по носу. Она не стала убирать свой носик. Хотя, если б хотела, наверняка выпустила бы ему кишки любым предметом, лежавшим на столе…

Она сидела радом с ним на краешке дивана. Он валялся расслабленный. Взяв его руку в свои ладони, и нежно поглаживая её, Саша сказала:

– Ты уже устал. Но я хочу тебе сделать подарок.

– Давай, – согласился Ефим.

– Я вчера нашла в «Науке и жизнь» интересную статью. Так, постой-ка, – Саша встала, подошла к столику, на котором у неё стоял компьютер, и взяла журнал, датированный номером три за две тысячи шестой год. – Вот тут статейка интересная – как раз для тебя. Всю читать не буду, но кое-что… Короче, в Новгороде в две тысяче пятом году археологи нашли какие-то берестяные письма, которые они датируют тысяча сто пятнадцатым – тысяча сто восемнадцатым, примерно, годом. Так, где здесь? А – вот! Так, в общем – кусок бересты, а на нем нацарапано три абзаца. Читаю…

– Может не надо? – Ефим сморщился. Он уже так устал от всей этой информации сегодня, и не сомневался, что заметка из «Науки и жизни» его доконает. – Давай завтра.

– Нет, сейчас. Это интересно – не пожалеешь. Правда-правда!

– Ну давай, – со вздохом согласился Ефим, расслабился, откинулся на подушку и закрыл глаза, чтобы быстрее заснуть, пока она читает.

А она читала:

«Первый абзац содержит следующий текст: «От МилоушЬ къ МарьнЬ. Коси ВЬликее пъехати бъ еи за Сновида» …

(«Что за херня?!» – думал Ефим, лежа на диване) Саша продолжала:

«… Автор этого текста – Милуша – нам до сих пор не был известен. Зато с адресатом – Мареной – мы познакомились ещё в 1997 году, когда на Троицком раскопе была обнаружена адресованная ей берестяная грамота № 794. К ней же имеют отношение грамоты номер…» Так! – перебила сама себя Саша. – Это не интересно… так, где дальше?

Ефим вздохнул.

– Не вздыхай, дорогой – сейчас самое главное. Читаю дальше: «…Милуша рекомендует отдать замуж некую девицу по прозвищу Великая Коса за человека по имени Сновид. Выражение „поехать бы ей“, а не „пойти ей“ означает, что Сновид живет в какой-то иной местности….» Вот – самое главное: «Второй абзац начинается с обращения: «Маренко! Пей» . Пить, надо полагать, необходимо по поводу сватовства Великой Косы. За обращением «пей» следуют слова, обозначающие женские половые органы, что можно понимать, как призыв праздновать сватовство всем знакомым Марене женщинам. Подобный словесный прием восходит ещё к индоевропейской традиции…»

Ефим открыл глаза.

Саша не останавливалась:

«Наконец, третий абзац – чисто деловой: «Рекла ти такъ Милоушя: Въдаи 2 гривене вецЬрашенеи ». – «Сказала так Милуша: Верни 2 вчерашние гривны». Вероятно, Милуша была свахой и ей полагалось обусловленное вознаграждение…» Вот!

– Что «вот»? – Ефим приподнялся на локте.

– Всё! Всё, что я хотела прочитать.

– Всё? А что за слова-то в индоевропейской традиции?

– Сам смотри! – Саша повернула к нему иллюстрированную фотографию в журнале. – Прилагательное, которое идет после, я прочитать не смогла, но думаю, что это прилагательное, раз звучит всё вместе, и звучит, как призыв праздновать сватовство всем знакомым бабам. Что-то, наверное, вроде, «Общественная» или «Общеизвестная» – я не пойму значения этого прилагательного…

– Что ты всё за прилагательное переживаешь? – Ефим взял журнал. – Что тут за существительное?

– А ты не догадался?

– Включи свет… пожалуйста – ни хрена не видно! – Ефим присел на диване. – Что тут?

Саша включила свет.

Ефим от души расхохотался!

– О, сестренка! Спасибо большое! Ты мне окончательно развязала руки, чтобы я мог фантазировать по полной программе, а эти археологи развязали мне язык на полную катушку! Ой, спасибо, дорогая, за статейку! Вот, порадовала меня – старика! Теперь, стало быть, мне больше нечего рассказать про спортзал. Давай, объясним всем, что ты и Сломанное Ухо меня ещё полгода сверхусиленно тренировали здесь и где-то на Севере, на каком-то полувоенном полигоне. Что я научился стрелять из лука как следует, работать с удавкой и гарротой, фехтовать на шпагах, рубиться на мечах, плавать, скалы-стены покорять и всё прочее-прочее-проче… Курить даже бросил по системе Аллена Карра! Вот! И смело переносимся в начало июня в тайгу, на воздух, согласно программе подготовки, которую мне Палыч с ГГ втюрили, то есть, на «второй уровень». А? Что скажешь? Здесь так душно!

– Давай – я не против. А то уже многие, наверное, облизываются, предвкушая, что ты там ещё расскажешь про наши с тобой вечера и все эти ночи.

– Многих я уже задолбал этой тягомотиной в душном спортзале! Всё – перепрыгиваем в следующую главу, на природу!

– А что, ты так и не скажешь, что за слово в журнале?

– Сказать?

– Наверное.

– А удобно?

– То есть?

– Удобно ли, говорю, главу таким словом заканчивать?

– Так придумай что-нибудь!

– Хорошо. На бересте накарябано: «Маренко, пей, пизда…» и дальше непонятное слово. Александра думает, что это какое-то прилагательное, раз оно позволяет расшифровать текст, как призыв пить за здоровье всем знакомым Маренке женщинам. А я ничего не думаю по поводу прилагательного. А само слово, как обращение, я часто слышал, когда проходил мимо курящих школьниц, которые рассказывали подругам про то, как одна из их общих знакомых, нагло вчера на дискотеке пригласила не своего парня танцевать, или звонила ему, или что-то ещё в этом роде – короче, они её так же называли, но зло, и не предлагая пить на радостях! Они ещё добавляют слово «такая!» и другие прилагательные. Мне же лично хватает того, что всё это написанное – есть лишь индоевропейская традиция, к которой я довольно часто прибегаю, сам того не подозревая этого. И, если в 1115–1118 году на это никто не обижался, более того – две гривны «вчерашние» платили, так стоит ли нам – грамотным и знающим по чём фунт лиха, обижаться на индоевропейскую традицию в текстах провинциальных авторов? К тому же, видимо, в наши гены заложена информация, как правильно пишется и произносится это словечко… Смешно! «Наука и, знаете ли, Жизнь!» Вот, если позволите, я так и закончу эту главу. Что скажешь, Саша?