Владислав Дорофеев - Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене

Софья откинулась навзничь. Закрыла глаза, руки положила между ног, и будто уснула.

Софья заговорила своим странным и страшным для земных голосом, голосом древних пророков, потусторонним и безжалостным. Этот голос она слышала только однажды, перед самой смертью бабушка ей сказала несколько главных слов. Софье тогда было одиннадцать лет, но она все помнила, она совсем тогда не испугалась. Это был голос земли.

Ее голый яйцеголовый приятель от неожиданности закаменел. Он был чуть умнее, чуть решительнее, чуть властнее и сильнее многих, но все же обычным человеком, с обычными заботами и переживаниями. А слышимое им – исходило от сверхчеловека. Это говорила не Софья, которую он знал, с ним говорил древний пророческий род. Он будто погрузился в невесомость. Вместе с голосом в комнату вошло время. Она говорила не по-русски. Он не знал, как называется язык, на котором она говорила, но он понимал ее. Это был праязык, на котором в минуту пророчества или страстной истины говорили пророки древности. У этого языка не было названия, но у языка было ясное предназначение – раскрыть врата времени, познать истинную связь явлений и событий, людей и государств, народов и пространств. Этот язык существовал до Вавилонской башни, на этом языке Бог говорил с Адамом и его потомством.

Ее лицо по мере слов менялось.

Но глаза у Софьи продолжали оставаться закрытыми. Она их открыла только на мгновение, прежде чем ушла далеко в память, в созданную ее воображением мистерию прошлого, пройденного ее родом.

Лишь на мгновение Софья полыхнула черным пламенем взгляда. Но это были не глаза, или может быть, это были не глаза человека. В глазах не было взгляда. Лишь маслянистая ночь, а в центре вместо зрачка пронзительная бездна, в которой клубилось то, чему он не знал слов, потому что на человеческих языках этих названий не было. Мелькнуло.

Ее пронзила резкая боль. Окружающий ее действительный мир растворился. Она была в необычном месте. Будто лужайка перед домом, или огромная гостиная в зеленых тонах. Не ясно. Прыгающий свет, всполохи огня по углам, бегущие стрелы огня по диагонали, вдруг перед глазами сноп огня, бесшумный и не горячий. Она где-то была, но определить места и времени этого места она не могла.

Дальше. Дальше.

А еще через мгновение, даже точнее, словно, секунду назад, она очутилась на коленях у отца. Она почувствовала его руки и услышала теплое дыхание, почувствовала вибрирующий от доброты голос. Сколько в нем задумчивой и гpемящей, грезящей стpасти, котоpая только одна способна вызвать в ней искреннее желание по иной жизни, мнительно легкой и стpадальчески желаемой!? И дающей возможность жить.

„Легко ли тебе девица? Легко ли тебе, красавица?“

Ее словно разбудил голос отца.

„Где я?“

„Ты у меня в гостях“.

Она не помнила отца, или почти не помнила. Ей было 7 лет, когда он умер. Она тотчас его узнала.

„Господи! Папа! Как же я тебя люблю. И как давно я тебя не видела. Но почему я здесь такая маленькая?“

„Ты можешь возникнуть лишь в образе той маленькой девочки, которую я покинул, когда умер“.

Затем отец поворачивается, перед ними, словно сдвигается огромная небесная полусфера, и открывается новый сектор перспективы, открывается новая даль – впечатление, как будто смотришь в широкое окно на последнем этаже небоскреба. Страшно и захватывает дух. Софья на мгновение закрыла глаза и сразу все пропало. Отца уже нет. Остался лишь запах его рук.

Дальше. Дальше.

Она увидела себя лежащей навзничь на мраморном столе. У нее закрыты глаза. С потолка капает вода, прямохонько в левый сосок. Поначалу немного больно, затем сосок, вслед за ним вся грудь, заледенели. Она приоткрыла глаза, приподнялась, опершись на локти. Стены терялись, точнее их не было вовсе, было подобие потолка. И это не потолок, а граница между временем и пространством. И она опять провалилась в никуда. Холодно и будто что-то чмокает в воздухе. Неприятно. Софья забылась. Куда-то переместилась. Новое и самое омерзительное состояние в этом хороводе потусторонних видений. Ощущение, словно, сердце вырвалось из груди и повисло в небе, будто огромное солнце, или мощный ослепляющий фонарь.

Дальше. Дальше.

Огромный зал, в центре подобие боксерского ринга. Зрители молчат, завороженные наблюдают за происходящим. Пот льется по лицам. Всем страшно. По рингу на коленях передвигается наша Софья. А на спине у нее какое-то насекомое с несметным числом черным ног, существо вгрызается в тело. Вначале насекомое вытянуло хоботок и высосало женские глаза, затем вошло двумя щупальцами в уши, потом проникло в рот, а теперь роется у нее в спине. Софье совсем не больно, ей тепло и томно. Оступали далеко и навсегда – суета, надежды, стремление и довольство. Покой обуял душу. Она приняла на себя страх, испытываемый всеми – она спасла всех.

Дальше. Дальше.

Но вот она поднимается выше и выше, ринг остался где-то внизу, всякий шум стих. Тела не чувствуется вовсе, пространства и расстояний нет. Стремительно несет над землей. Она то опускается, то поднимается высоко-высоко над землей. Впереди, как ангел во плоти, блистающее в зарницах восходов, сердце.

Внизу город, обнесенный стенами. Со всех сторон на него надвигается стена войны. Несутся орды темных, маленьких людей, на небольших, лохматых и костистых лошадках. Всадники разевали широко рты, что-то кричали, но она ничего не слышала. Только стрелы колебали воздух вокруг нее – она опустилась в самую гущу несущейся массы людей и лошадей, почти над самой земле, между ног лошадей, ей легко и весело. Она могла стлаться будто ветер по земле, или пушечным ударом промчаться вверх, ставя на дыбы целую шеренгу. Софье жалко город, она догнала первую шеренгу: взрыв, треск, молния – ослепли первые конники. Вторая ударилась о первую, которая еще некоторое время продолжала свой хлесткий накат по инерции. Лишь через некоторое время ослепленные всадники поняли, что это не ослепление ненависти – это свет померк в глазах, они ничего не видят. И вот уже смешался порядок. Лица тысяч и тысяч всадников перекосились от ужаса, армия дикарей взвыла от страха. Город получил возможность победы.

Ночь нахлынула, как кровь перерезанным горлом. Мгла тяжелая упала на дорогу. Убитых считать некому. В ложбинке, между двух камней скопилась кровь. Стало холодно. В этом горном мраке даже оставшиеся в живых раненые замерзнут. Но все мертвы.

Азарт охватил душу. Пламенеют глаза и рот раскрывается для трубного гласа – вперед, любовничек, смотри, что я тебе еще покажу в поисках моего начала. Полетели дальше, здесь мне уже скучно.