Владислав Дорофеев - Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене

Она говорила вслух, обращаясь в минувший сон, ему все свои силы и волю отдавая, пересекаясь с ним в пространствах правды и воображения. Слова глохли, путаясь в муаровых слезах. Она млела и плакала. Терпение и труд – вот куда вели ее слова. Никогда уже она не поймет движения крови по жилам, никогда уже она не съест свою собственную печень. Всё, всё, всё самое невозможное можно было во сне, которому, казалось, не было конца. Потому что никогда она уже не заснет. Она вычерпала свой сон до основания – там ничего уже не осталось. Ничего! Она ради услады смерти свой сон использовала – и сон её выкинул на дорогу, ведущую в рассвет.

В то французское, и очень резкое по ощущениям, утро она проснулась с ощущением праздника. Какое-то очень бодрое, девственное ощущение праздника.

Под утро, еще во сне, но уже пробуждаясь, Ксения вспомнила-увидела самый трогательный вечер ее жизни, когда, однажды в сумерках, выглянув в окно, она увидела, как ее несуразный Василий шел скорым шагом по набережной Мойки и держал в руках что-то невероятной красоты и силы, и это что-то часто-часто подносил к губам. Она выбежала в прихожую, сбежала вниз по лестнице в чем была, выскочила в слюдяной холод декабрьского Петербурга, несколько шагов – и Ксения замерла от ощущения почти смертной нежности, охватившей тело, она перестала что-либо чувствовать и уже ничего вокруг себя не видела: он шел навстречу, не поднимая головы, он был занят – он дыханием согревал розу. Бледно-розовая барышня трепетно ждала встречи со своей новой подругой. В тот вечер, будучи впервые приглашенным в гости в дом Ксении, он признался в любви к ней, после чая и ватрушек, испеченных по рецептам её бабушки немки.

После обеда восторженность сменилась нервной лихорадкой, которая к вечеру усилилась до зевоты, до ощущения тошноты и ломоты в теле. Она ждала вечера. Наконец-то, когда окна заблестели хромом ночи, настал ее час. Сегодня она начнет мстить, сегодня она услышит, увидит, сегодня господь даст ответ на ее многолетнюю молитву – отомстить за убийство мужа. Сегодня она со своим новым французским мужем идет на прием в советское посольство.

„И может быть, у меня теперь появляется возможность поехать в Россию“. – С самого утра долдонила Ксения: „О! Боги! Свершится возмездие, я найду и убью“.

И что?! Забудем об этой ерунде.

Она надела свое черное платье с шлейфом до пят, изумрудное колье и огромные в разлет изумрудные серьги – подарок французского мужа, неплохой он был человек, доверчиво к ней относился, может быть, любил, – и перчатки до локтей. И хмельные глаза удачи. Кто же теперь устоит.

Веер почти в зубы. Вперед, муженек. К русским. К нашим в пасть.

Ксения прокрутилась на каблуках перед зеркалом. Жить хотелось еще сильнее. Клокотала кровь. Она почти задыхалась от недостатка воздуха, высота мести подняла ее почти к небесам. Хмельные глаза удачи довершали ощущение победы.

Самое время описать героиню. Она сейчас занята. Ее не остановить. Шелест травы на ночном лугу, неприступная бездна лесного озера, грозная и жуткая тайна туманной ночи, жеманный холод морозного утра, тревога полной луны и палящая сила зноя – составляли ее чувства, усиленные истошным блеском ее глаз и необычайно привлекательной линией бедер и нежной округлостью таза, которые сочетались с неловкой линией ног.

О верхней половине Ксении потом, позже.

Перед тем, как сделать последний шаг навстречу мести, она оглянулась по сторонам. У нее было трепетное ощущение прощания. Впереди черная прямоугольная дыра, в которой ни просвета, перед ней золотые границы и плоские золотые стены стандартно благородного мира, в котором всегда все по правилам и даже смерть. Плевать. Впереди дождь. Она шагнула из парадной, и успела в подставленную ладонь поймать крупную каплю ушедшего вперед к морю дождя.

„Александр! Наверное, в Марселе сейчас дождь. Помнишь, где мы с тобой познакомились. Я была похожа на сырую и голодную крысу. Как ты меня разглядел“.

„А и действительно, как я ее разглядел?“ – Барон посмотрел на завитки волос на затылке жены.

Нет, никогда он ее не поймет. Слово – никогда! – не ускользнуло, как обычно бывает с мимолетной мыслью или ощущением, а застряло рядом с сердцем, сразу заныло в раненой правой лопатке, и загрустила правая нога, покореженная в 1914 году разрывом немецкой гранаты. Почему – вдруг – никогда?

„Поцелуй меня, милый. Пожалуйста, люби меня, молись обо мне“.

Нет, он никогда не поверит своему счастью. Это не – женщина, а русский ангел, который спустился на землю сохранить этот мир от горечи потерь.

По ее просьбе они проехали набережной Сены. Даже после дождя у Notre Dame de Paris пахнет жареными каштанами. Если ты меня спросишь, что такое жареные каштаны, каковы они на вкус, что они напоминают, я отвечу – жареные каштаны.

Она поймала себя на том, что впервые после долгих лет разлуки к ней вернулось ощущение Василия, совсем как первый раз, когда они провели первую ночь у него в усадьбе.

„Мы потеряли друг друга. Слава богу, дорогой мой, ты во мне, я – это теперь ты“. – Она не заметила, как заговорила вслух. Но Александр не подал виду. Он лишь крепче сжал ее ладонь.

„Я решила, что я потеряла безмятежное чувство любви. Но нет, оно во мне живет, никуда не делось, оно лишь слегка затвердело под слоем практической, сиюминутной жизни. Париж у меня отнял, тут же и вернул веру в себя, в свое предназначение, я умерла, и я ожила – Париж мне это подтвердил. Я чиста, хотя и горестна, я приветствую жизнь. Париж. Прекрасный и удивительный. Здесь хочется быть и щедро богатой, и счастливой, и знаменитой, и великой – можно ли все это: да! говорит Париж – и он прав. Город титанов и гениальных прозрений. Город великой гармонии, которая есть, – это ты поняла здесь. И уже никогда тебя не покинет это чувство великой благодарности к Парижу. Зачем ты только в одном месте – Париж? Тебя хочется всегда, хочется тебя взять как можно больше. Не оставляй меня. Хочется к тебе идти, не останавливаясь ни перед чем. Сила жизни, кротость разума, величие любви – все это Париж. Есть такая мера красоты – Париж. Париж – это воздух, которым невозможно надышаться, это вино, которым нельзя напиться, это счастье, которым нельзя насладиться, это вера, в которой нельзя разувериться. Прекрасный город, в котором нет ничего лишнего или случайного, всякий случай сразу становится частью этого живого до слез, до боли в горле, слова“.

Фонари крестили парижан отблесками огней в стеклах витрин и окнах машин. Ночь сжимала их до неприличия тесным кругом безлунной тьмы. У Александра от напряжения вспучились вены на висках. И побелели костяшки пальцев. Она вскрикнула – ей стало больно. Граф коротко извинился, отпустил ее руку, и приказал водителю поворачивать назад, домой.