Игорь Свинаренко - Записки одессита

В общем, на другое утро Наташка приходит, такая собранная, и они уезжают – моя жена и моя любовница, а я сижу с ребенком, совершенно трезвый, я не пил тогда…

Где-то в три часа дня они приезжают. Наташка страшно бледная. Лариса говорит:

– Ты знаешь, не очень хорошо получилось, и у нее сильное кровотечение. Пусть она полежит у нас часа три.

Да… Одна заставила другую сделать аборт, то есть убить человека, да не просто человека, а своего ребенка, и моего тоже – и его убили фактически у меня на глазах, при моем участии. А плата какая за это будет? Или может, уже была?

Тема ебли ушла на второй план, тут уже кровью запахло. Причем и буквально – тоже.

Наташа, ничего не говоря, просто легла и лежит с закрытыми глазами. А моя законная – на тот момент – супруга проявляет понимание, говорит мне:

– Ты сядь, возьми ее за руку, поговори с ней. Я тупо сел и взял ее за руку, как научила меня жена.

Короче, Наташка полежала у нас с час и говорит:

– Я пойду в общагу к себе.

– Тебе помочь? Лариска говорит:

– Я ее отведу. Отвела, вернулась, сидим.

Тут у меня поехала крыша. Или наоборот, встала на место? Я вдруг понимаю с опозданием, что с этой женщиной, которая моя жена называется, я жить не смогу. Все она правильно (!) сделала, думаю я, а жить я с ней не смогу, это я осознал. Но ей я говорю только:

– Знаешь, Ларис, я пойду ее проведаю в общагу. Она отвечает, как в плохих советских фильмах:

– Я понимаю, она тебе не чужой человек – пойди! Прихожу в общагу… Она лежит, молчит, не говорит

мне, какой я козел и мудак. Она должна была мне это сказать! Мы же договорились первый раз: нет так нет, а потом я открыл ящик Пандоры, у меня все в порядке, жена, ребенок, а у нее будут ли дети? Мы сидим с ней и молчим об этом 40 минут.

Я еще отчетливее понимаю, что домой не пойду и жить с Лариской не смогу, я решаю написать записку и отправить ей. Я думал полчаса, что писать, и не написал ничего, не смог. Я отправил домой Наташкину соседку:

– Пойди и скажи Ларисе, что я просто больше не приду. Бабы живучие, Наташка отлежалась пару дней и пошла на работу. Мы живем с ней. Я домой не прихожу. Так проходит две недели.

И дальше случилось то, чего я боялся больше всего: скандал стал публичным. Пошла речь о блядстве, меня вывели из комитета комсомола строительства. Шохин, начальник стройки, был в бешенстве. Я, его любимец, пукнул в лужу! «Ну что ж ты творишь, ебись тихо, у тебя ж жена с ребенком! Ты наша опора, ты наш поэт, мы называем твоим именем свои рестораны, выходят сборники про Зею!» Лепят нормального пацана – а он оказался моральный разложенец. Да… Строитель коммунизма не должен изменять жене, потому что дальше идет измена родине, и вот итог – американский паспорт у меня в конце концов.

Короче, меня снимают с десанта. Это была очень важная акция: передовые строители Зейской ГЭС открывают первый створ Бурейской. На вездеходах лучшие люди стройки едут на Бурею и там торжественно ставят табличку и фотографируются с красным знаменем. И тут же возвращаются, это акция чисто символическая.

И вот меня сняли с этого пробега, ничего не объясняя а все и так понятно: моральный разложенец, ошиблись в нем товарищи.

В такой обстановке Лариска присылает мне записку:

«Сегодня я уронила ребенка, у меня нет сил, я тебя умоляю – приди, мы поговорим».

Я думаю: что же делать? Вот ребенка уронила, пиздец, жизнь закончена. Надо двустволку где-то найти, в рот ее вставить и… пальцем большим можно это сделать, нажать спуск, я где-то читал про это. Не в первый раз мысль о самоубийстве посещала меня в связи с еблей… Но вместо того чтобы застрелиться, я еду на работу, нахожу там Наташку, веду в сторону и говорю:

– Я должен вернуться в семью.

Она завыла, как волчица подстреленная, в угол в вагончике забилась. Но потом как-то быстро взяла себя в руки и говорит:

– Хорошо, уходи. Но только сразу, сегодня вечером! Мы приехали на бортовой машине домой часов в шесть вечера, она начала ужин готовить, а готовила она, надо сказать, хуево. И говорит:

– Я тебя собрала. (А что там собирать, пара рубашек.) Ты видишь, я не скандалю, я понимаю, что у нас ничего не будет. Понятно, что жизнь наша с тобой закончилась. У меня к тебе только одна просьба…

– Какая?

– Давай потрахаемся! Давай в постель ляжем.

– Я этого хочу в сто раз сильнее, чем ты. Но у тебя был аборт недавно, тебе же нельзя!

– Да у меня все в порядке. У меня все зажило. Я же лучше знаю!

Начинаем трахаться. Все идет очень хорошо и сладко, но я чувствую – как-то все слишком мокро. Я поднимаюсь, смотрю – а у меня по ногам кровь течет. Я испугался:

– Надо «скорую» вызвать!

– Нет-нет! Давай еще!

Я весь в крови, мне страшно, а она мне говорит:

– Все супер, я ни о чем не жалею, ни дня!

Чтобы такое больше не повторилось, я на другой день уехал домой, в смысле к жене. И вот я живу дома, но понимаю, что все не так.

У меня отпуск, я еду в Одессу, один, а перед отъездом оговорю жене:

– Если я решу, что с тобой не останусь, то уеду на другую стройку и Наташу заберу туда.

– Ты с ней про это договорился? – Нет.

– Мудила! Поговори с ней. Ты со мной порвешь, а она с тобой не поедет – глупо получится!

Вот сейчас понятно: у человека столько в жизни баб бывает, и что, с каждой такой ад устраивать? Нереально. А баб бывает много, у меня вот приблизительно… ну, до хера, из них десять – это любовь, а три – большая любовь…

Но тогда баб у меня было всего-то три, и я в них ничего не понимал, я был просто дебил. И я пошел к Наташке и сказал ей идиотскую речь:

– Я понимаю, что на самом деле это у нас не ебля, это любовь была, просто я в этой жизни неправильно расставил пешки-шашки. Я честно тебе говорю, что тебя люблю. Но вместе с тем не могу бросить любимую (тут я приврал) жену. У меня есть ребенок… Но если я смогу от них уйти и поеду на новую стройку… то ты…

– Позовешь – поеду с тобой. Хоть на Саяны, хоть на Вилюй, мне все равно. Нет вопросов!

– Значит, договариваемся так: если я тебе пишу письмо, то ты увольняешься и едешь куда скажу.

Вот это «если» мне сейчас особенно нравится…

Она смотрит на меня как на идиота: не вопрос, ты только напиши, а я уж приеду.

Дома, в Одессе, моя еврейская мама посмотрела на меня и говорит:

– Слушай, у тебя ребенок. Ты остынь, подожди! Конечно, у Ларисы есть мелкие недостатки, но ты подумай… А пока что мы с тобой поедем в дом отдыха в Друскининкай. Там ты и подумаешь.

Она, как человек старой закалки, конечно, боялась, что в 26 лет я сломаю себе карьеру навсегда. Если разведусь. И это ей было страшно. Ее сын – еврей, беспартийный, разведенный… Короче, полный лузер. Но она из последних сил пыталась спасти ситуацию.