Игорь Свинаренко - Записки одессита

Это токовище продолжалось с полчаса.

И они ушли.

Я заснул.

Потом мы встали… И увидели, что наш катер, который весит полтонны, а на нем еще стокилограммовый мотор, лежит на берегу в шести метрах от воды! Пока мы спали, на гидростанции закрыли запор, и уровень воды в речке и в протоке упал.

Я все утро копал канаву, и наконец невероятными усилиями мы столкнули катер в воду. Я завел мотор, и галька полетела из-под винта. Какой там мотор! Мы потом еще долго тащили катер бечевой по мелководью, как бурлаки… Усталые и довольные, мы вернулись в поселок. Она даже не опоздала на работу, ей надо было во вторую смену.

Тогда это казалось невероятно важным – успеть на работу…

Почему я так много думал про Зею, зачем я там так долго и бестолково работал? Я по знаку Скорпион, при том, что я в это не верю, но как бы то ни было, это знак водный, и меня всегда тянуло к воде. В шестилетнем возрасте я едва не утонул в реке Лена… Дальше Одесса, Аркадия… Потом я пошел в мореходку, и на первом курсе была клятва моряка, первый выход на рейд; мы поклялись всю жизнь быть рядом с морем. И я, можно сказать, клятву сдержал: я живу в портовом городе Нью-Йорк, а дача у меня на Адриатике.

Я все чаще подумываю о том, чтобы купить яхту. «Бавария», к примеру, стоит сотку. Прелесть ее в том, что никаких матросов не нужно. Там паруса управляются автоматикой, а если какая херня, ты включаешь мотор.

И шпонку на нем никогда не сорвет. Это вам не «Вихрь». Это просто другая жизнь, в которой все иначе, а та, которая была, прошла бесследно. Я редко про нее вспоминаю, только по большой пьянке…

Севастопольский однажды рассказал мне историю о том, как он из конченого романтика стал вполне приличным прагматиком.

История длинная… Дело было так.

«Я закончил десятый класс довольно прилично.

Надо было придумывать жизнь дальше. Но меня не влекло ничего.

Конечно, мне была интересна история, да, я любил литературу, но я туда не думал идти, понимал, что с этого не прокормишься. И решил я пойти в высшую мореходку – заведение в те времена очень престижное. Как позже выяснилось, более глупого решения придумать было нельзя – в моем случае. Но как ни странно, хотя я и выбрал почему-то факультет автоматики, самый модный, туда шли медалисты и по блату – я туда поступил…

Умные люди пытались меня отчислить оттуда еще на первом курсе – под предлогом плохого здоровья. Я не сдавался, я лег на обследование, и в больнице выяснилось, что здоровье у меня не такое уж плохое.

Я перешел на второй курс… И тогда мне наконец сказали прямо, что визу мне никогда не откроют – по пятой графе, и, если я не полный идиот, мне лучше уйти по-хорошему.

Это была трагедия, что там карьера – жизнь рушилась! Что делать? Мама пошла советоваться к своему старому другу Пете Галушко, уникальному человеку: он остался в Одессе в подполье, у него был знак «Ветеран ВЧК». Порядочный человек: он при немцах спрятал одного еврея, одноклассника, сделал ему хорошие документы, тот ушел в село и спасся. А еще он спас девку из их класса. Она еблась с румынами, пришли русские и начали ее судить за коллаборационизм. Он заступился, типа она еблась политически грамотно, по поручению подпольного обкома, как Мата Хари, и от нее отстали… Короче, он опять попытался спасти еврея. Пошел в КГБ, к своим, вот, говорит, есть такая проблема… Ему сказали, ничего нельзя сделать, визу ему не откроют, пусть уходит из мореходки, если не идиот.

Удивительно, что при всем при этом в рядах КГБ было множество евреев! Но это были такие особенные ребята, покруче даже Павлика Морозова. Через много лет меня, уже доцента, пригласили сотрудничать с КГБ. Я им ответил, что у мамы пятый пункт; у меня тоже, но у нее уж совсем. Мне сказали, что после определенного уровня эта проблема не имеет значения. Главное – вскарабкаться… Вот у нас в 116-й школе училась пара евреев-гениев. Один был такой с юности лысый, он знал всю математику, в 31 год стал доктором наук, – такая картина! В Москве, в институте бетона, где я защищался, просто смотрели, не превысили ли евреи свои квоты, а нет – и хрен с ними. Никого не волновало, что на самом деле 70 процентов аспирантов там были евреи. Вообще сейчас, когда я смотрю на еврейский вопрос в России равнодушно, издалека, мне кажется, что антисемитизм в России – от рвения на местах. Сидят какие-то идиоты в разных конторах и ловят настроения: есть какой-то намек в верхах? Ага, ну тогда вперед. Я вот одно время работал в приемной комиссии, так там в списках абитуриентов для служебного пользования было четыре графы: русские, украинцы, евреи и прочие. Правда, это уже не очень работало, был недобор в последние годы перед развалом Союза.

Вообще же вся высшая ирония этой ситуация была в том, что при всем вроде антисемитизме еврей Андропов, зная эту систему, сумел обойти все партконтроли и чистки по арийскому происхождению и сделал неплохую карьеру. Он – сумел…

Ну ладно, с мореходкой я пролетел. Глупо было, но ошибку я исправил. Пошел в строительный, закончил, защитился и вернулся в свой же институт наниматься на работу с.н.с. Дали мне анкетку заполнить… Смотрю, а там отдельной графой – девичья фамилия матери. А мама у меня – Вайнкрут Эсфирь Абрамовна. В 1952 году в разгар дела врачей единственным местом, куда ее взяли на работу по специальности, оказался лагерь в Сибири, да и то ей пришлось прикрыться псевдонимом «Ирина Александровна». При том что в паспорте у нее всегда была написана правда… Но я-то у нее паспорт не проверял и, пока мы не вернулись в Одессу, не понимал, в чем дело, когда на коммунальной кухне маму называли Фира, что за странная кликуха! Ведь у нее была куча почетных грамот, выписанных на имя Ирины Александровны! Она была на хорошем счету, ее продвинули до предпрофкома больницы, а потом и вовсе пригласили в партию, она уж было написала заявление. Но папа сказал: «Ты что, сдурела?»

И вот я с этой анкетой задумался и пошел спрашивать знающих людей. Они в один голос сказали: «Пал Петрович Мурашко, начальник особого отдела, тебя не пропустит».

Мои действия? Отступить и наняться в проектный институт, и все? Нет, я поступил иначе: вписал в анкету, что девичья фамилия матери не Вайнкрут, а Выкрут: пожалуйте, звучит вполне по-украински, а зовут ее еще лучше – Ирина Александровна, как я и привык. После чего меня приняли, – никто же не копал глубоко, не проверял!

Но тем не менее в силу того, что Одесса небольшой город, очень быстро все в институте узнали, что я еврей.