Игорь Свинаренко - Записки одессита

– Хорошо, сэр. – И он попытался со своей тележкой залезть в салон. Но я велел ему засунуть эту его грязную тележку в багажник. Короче, черный положил тележку в багажник, сел в машину, и мы поехали.

Подъехали мы к отелю, это на той же улице, 38-й или 40-й, между 10-й и 11-й. Там шла очень живая жизнь… Я знаю такие отели; там туалет на этаже общий. Я однажды в этот отель – или в такой же – приехал с одной дамой, и она шепчет:

– Так стыдно, что у нас нет чемоданов. Они подумают, что мы пришли трахаться…

Я тогда засмеялся: Здесь людей с чемоданами последние 20 лет не видели! Сюда все приходят на пару часов или максимум на ночь…

Наш негр зашел внутрь и минут через 10 вернулся с черной, в джинсовых шортиках – очень симпатичной, кстати. Даром что она была совсем черная, абсолютно.

– Вот, – говорит, – как обещал.

С черной мы договорились, что ебать ее будем в машине, по 40 долларов с носа. Она сказала, что мы можем пойти в отель, но это будет стоить на 80 дороже…

Кнеллер смотрел на меня с этой блядью с ужасом, он, видно, уже думал, что я потерял рассудок.

Когда я дал ветерану деньги, его двадцать долларов, баба подняла скандал:

– Какого хера?

– Ты чё, охуела? Тебе заплатили сколько ты сказала, а этому отдельно.

– Какого хуя? Это моя пизда, я работаю!

– Это же твой брат черный несчастный, среди машин рисковал жизнью! К тому ж он сделал работу, нашел тебе, дуре, клиента. Иметь пизду – много ума не надо, а ты попробуй ее сдать в рент!

– Это крайне несправедливо! Вы, белые, вносите раздор в нашу черную семью. Ты должен был мне добавить, если у тебя деньги лишние!

Вот дура-то.

Кончилось тем, что она сняла трусы и легла на заднее сиденье. Я сказал Кнеллеру:

– Ну давай, старик, ты гость, тебе положено первому. Он замялся, забормотал:

– Ты знаешь, у меня не стоит, я вообще не могу об этом думать.

Я и сам человек тонкой конституции, но, с другой стороны, и негритянка была очень хорошая, в смысле physical. И еще у меня был такой драйв сильный! Я думал про покойного Хоречко, вот был гусар, с этого, собственно, и началась экскурсия. Так что в итоге я эту черную выебал с большим удовольствием – на заднем сиденье своей машины. В присутствии зрителя – чего я не делал никогда в жизни!

Всего я брал проституток три раза: эту черную, а еще одну в Калифорнии, у нас даже был роман, и в Москве. Третий случай, московский, был самый тупой и самый неинтересный, человек пригласил меня на день рождения и позвал туда проституток, но они были просто животные… Был и четвертый случай, запутанный. Я сперва считал девушку любительницей, после профессионалкой, которая еще и немного ворует, а после – таки снова порядочной…

Я нашел ее в три ночи на танцах в «Петровиче». Во мне уже грамм 500, но тогда я мог и 800. Она меня сама пригласила и стала подклеивать. Я спрашиваю:

– Сколько вам лет?

– Восемнадцать.

– Точно есть восемнадцать?

– Конечно.

– Вы знаете, моей дочке двадцать шесть.

– А при чем к этому делу ваша дочка?

Выпил я, наверно, уже пол-литра. Я мог и 800 выпить, но это было уже слишком. Я обычно в субботу гулял круто, потому что в воскресенье ближе к обеду ездил в баню, у меня там была компания, и это было удобно – поздно встать после пьянки, поехать попариться и там же похмелиться…

Мы потанцевали и поехали ко мне. Что-то, видно, я с ней делал, хотя и не помню. Но скорее всего что-то, наверно, делал, потому что она, когда утром уходила, поцеловала меня. Сказала, ей надо на экзамен, оставила мне свой мобильный, позвони, говорит. Это я запомнил, а сексуальную часть не очень…

Ушла она, и тут я спохватился: а где же мой Патек Филипп? Я тогда был еще небогатым человеком, 15 штук – это были для меня деньги. Вижу – нет Патека. . Вот, блядь, старый идеалист. Романтические танцы, Hotel California, я думал, что могу нравиться девочкам, не платя денег… Погоревал я минут 15 и засобирался в баню. Оделся, стал обуваться, а правая нога не лезет в ботинок. Что такое? Полез и радостно обнаружил там свой пропавший было Патек Филипп! Видимо, я его на автомате туда засунул сам!

Приличная, значит, была девушка.

Слезаю я, значит, с черной, а она спрашивает:

– Ну а что твой товарищ?

– Он… это… себя плохо чувствует.

– Ну все, ребята, тогда бай! Я взяла 80 за двоих, второй не хочет, но бабки я вам возвращать не собираюсь. Все честно.

Она ушла.

– Едем дальше! – говорю.

Но Кнеллер запросил пощады:

– Ты можешь отвезти меня в Бруклин, домой? Ничего не говоря, я его отвез.

Через два года Гарик меня в Одессе спрашивает:

– Так что было с Кнеллером? Он до сих пор молчит. Ничего нам не говорит: где вы были, что делали… Но я до сих пор помню, как он молчал и трясся, когда вы в то утро вернулись с экскурсии…

После этой истории, истории ни о чем, истории настолько ужасной, что единственный ее свидетель не может рассказать ничего и только трясется, и это очень кинематографично – после этого мой авторитет в глазах еврейских интеллектуалов Одессы сильно поднялся.

Я приехал в Россию из Штатов через год после дефолта и первые деньги заработал довольно быстро: простые интриги, несложные схемы, привлечение полубандитов и участие чисто бандитов. Я подумал тогда: как это легко – делать деньги в России. И еще я понял, что на Западе современные русские художники не нужны, а с западными я работать не могу. То есть мог бы, если б меня пустили, но на западных художников хватает западных арт-дилеров. Зачем я им? Неприятно чувствовать себя лишним…

Я помню те первые годы новой жизни, это были счастливые наивные времена, Неизвестный и Шемякин в 90-е были в России как Дали и Пикассо, я работал с ними, и потому на меня тоже смотрели с восхищением; это после ажиотаж спал, и они перестали казаться до такой степени великими и неповторимыми.

Короче, я переориентировался со Штатов на Россию. Начал я с большого проекта по скульптуре, на деньги Межкомбанка, который после из-за дефолта ушел в небытие, но я успел и заработать, и вытащить свои деньги. На самом деле это было для меня спасением – переезд в Россию. С американцами у меня не получалось работать, а так называемая русская эмиграция в Америке – это евреи, зубные техники из Жмеринки.

Не все там евреи, но по духу и менталитету эта эмиграция – еврейская. Продавать этим людям арт – дело очень неблагодарное.