Юрий Козлов - Изобретение велосипеда

— А коляска? — ответил на её обиженные речи муж, окончательно оправившийся после аппендицита. — В чём бы ты возила Менелая, если бы не этот рассказ?

Целый год Александр Петрович дразнил жену, называя Гектора всевозможными греческими и негреческими именами.

Время шло. Неожиданно Александр Петрович поругался с главным редактором своей газеты и ушёл с работы. В доме не стало денег. Татьяна Михайловна покупала квашеную капусту, солёные огурцы и картошку. Ещё она покупала мороженое филе трески и бочечную селёдку. У всех знакомых давно были телевизоры и холодильники, а у них продукты мёрзли между рамами, телевизор же они ходили смотреть к соседям.

Стрекот пишущей машинки… Временами он приводил Татьяну Михайловну в бешенство. Когда она считала копейки, оставшиеся до какого-то мифического гонорара, когда маленький Гектор болел свинкой, машинка бодро выстукивала на кухне главы повести, которую почему-то нигде не хотели печатать.

Татьяна Михайловна, уложив Гектора, приходила на кухню, останавливалась у мужа за спиной и смотрела, как появляются на бумаге чёрные строчки.

— Ну разве можно так писать? — спрашивала она. — Разве можно так отвратительно писать? Прочитай эту фразу вслух… Это же ужасно… Зачем ты ушёл из газеты?

— Ужасно? Правда? — растерянно спрашивал Александр Петрович. — А как надо?

Татьяна Михайловна жалела мужа.

— Я пошутила… — говорила она. — Всё нормально…

Это было тяжёлое время, но продолжалось оно, к счастью, не очень долго.

Когда Гектор был совсем маленький и не умел писать, он просил, чтобы ему покупали тетрадки, и тут же начинал выводить в них волнистые линии. На вопрос матери, зачем он это делает, Гектор отвечал, что пишет повесть.

Татьяна Михайловна рассказала об этом мужу, и тот задумался.

— А если бы я был моряком, — сказал Александр Петрович, — он бы садился в корыто и говорил, что плывёт на корабле…

За свою сознательную жизнь Гектор переменил в мечтах, наверное, сотню профессий. Кавалерист, альпинист, водолаз, геолог, воздухоплаватель, спортсмен-легкоатлет, разведчик, художник, путешественник и т. д. Гектору казалось, что он может быть кем угодно, что залог успеха в нём самом, а не в выбранной специальности. Однажды Гектор сказал об этом Косте Благовещенскому.

— Ах ты, самоуверенный подросток! — засмеялся Костя.

— А ты? — спросил Гектор. — Ты разве не самоуверенный подросток?

— Я другое дело, — ответил Костя. — Я насчёт себя не обольщаюсь… И потом… Жизнь у меня другая…

Гектор пожал плечами.

Заканчивая десятый класс, Гектор Садофьев собирался поступать в университет на филологический факультет на отделение русской литературы.

— Коси, коса, пока роса… — говорил Костя Гектору.

Весенний Ленинград довольно непривлекателен. В новых районах, которые мало чем отличаются от новых районов других городов, белые блочные дома, лужи, утопающие в грязной воде дощечки, очереди возле пунктов приёма стеклотары. В центре почище, но дома угрюмы. Дума стоит набычившись, шпиль Адмиралтейства спрятан в тумане, как спица в сером клубке. Ходят слухи, что Нева из берегов вылезет и всё затопит. Середина апреля, а листья только-только начали распускаться. Но всё равно утром Гектор просыпался от криков птиц — воробьи на карнизах будили Гектора. И глухой восьмикратный бой часов, и яростный звон будильника были теперь ему не в тягость. Зимняя спячка кончилась.

Когда появлялось солнце и дома высыхали, Гектор с удивлением обнаруживал, что все они разного цвета, все с каким-то орнаментом, у многочисленных атлантов, поддерживающих балконы, с усов капала вода, а выражение лиц у атлантских гологрудых дев было скорбное.

Гектор жил на Невском в старом доме, в квартире с высокими окнами, два из которых смотрели в асфальтированный двор, где не было ни одного дерева, а два других на проспект, точнее, на пельменную и тир.

Гектор занимал крохотную комнату, передняя стена которой представляла собой окно с огромным мраморным подоконником. Если смотреть с Невского, комната эта — стеклянный выступ — держалась на трёх атлантах, и в детстве Гектор боялся, что в один прекрасный день атланты уйдут и комната свалится вниз. В комнате, кроме письменного стола, помещался шкаф, кровать и несколько книжных полок. На шкафу лежал череп и стоял глобус. Все, кто приходил в гости к Гектору, говорили, что это комната великого человека — спартанца и аскета.

Этажом выше точно такую же комнату занимал рояль студента консерватории Юрки Тельманова. Юркин репертуар был безграничен. Этюды, рапсодии, концерты просачивались сквозь толстые стены, и в квартире Гектора несколько часов в день звучала фортепианная музыка. У Гектора дома, правда, тоже было пианино, но стояло оно в комнате матери, и играл Гектор на нём редко. Ему больше нравилось приходить к Юрке и играть на рояле, который казался летящим конём, тогда как пианино напоминало ленивого, глухого осла.

Гулять с Караем Гектор иногда уходил в далёкий Овсянниковский садик — для Карая это был праздник. Слыша слово «Овсянниковский», он поднимал бородатую голову и в восторге смотрел на Гектора. Когда же слышал фразу «только во двор», горестно вздыхал и равнодушно стоял потом на асфальте, подняв ногу около водосточной трубы.

Невский… Каменные пасти дворов, мусорные бачки, асфальт… И ещё полутёмные подъезды, бесконечные кружева лестниц, пыльные чердаки, хлопающие двери. На асфальте можно играть в классики, прыгать через скакалочку, но самые главные игры — прятки, стрелки — это только в подъезде. В подъезде Гектор в первый раз закурил, в подъезде спрятался, разбив первое в жизни стекло, в подъезде поцеловал девочку в дрожащие губы, но это было давно, в игре со стендалевским названием «Красное и чёрное».

— Гетька! Ты столько гуляешь, почему ты такой бледный? — спрашивала мать. — И почему я никогда не вижу тебя во дворе? Где ты пропадаешь?

Хорошо и привольно было в подъезде до двенадцати лет.

И Ленинград виделся не городом, а крышами, ступенчато убегающими от чердачного окна, проходными дворами — вбежал в один на Невском, а выбежал где-то на Второй Советской, — асфальтовым пятаком, грубо изукрашенным цветными мелками.

В тринадцать лет Гектор начал присматриваться к парням и девушкам на Невском. Ноги сами несли его в сторону центра, где заканчивалось строительство станции метро «Гостиный двор», где покупались и продавались пластинки, где красивые, как богини, девушки сидели на скамейках и курили, а ветер шевелил их распущенные волосы. Во дворе же, где жил Гектор, теперь по вечерам бренчала гитара, пелись тоскливые песни: «Чудится мне твой овал лица, с тобой мне хочется потанцевать…», звенели на клёшах колокольчики. А иногда дворовая компания отправлялась в Овсянниковский сад, и сигареты тушились о добродушные морды коней-качалок, а по деревянному полу беседки гулко каталась пустая бутылка, и гитара начинала звучать пронзительней и злее.