Ежи Ставинский - Час пик

Я хочу рассказать на этих страницах о самом большом потрясении в моей жизни — для предостережения и в назидание возможному читателю. «Возможному», потому что вовсе не уверен, что эти заметки появятся в печати: издатели могут счесть их банальными и не содержащими ничего нового. И действительно к этой теме не раз обращались выдающиеся писатели. Но простейшие истины каждый должен сам открыть для себя, все испытать на собственной шкуре. Пусть же поэтому подлинность пережитого станет моим адвокатом. Я не собираюсь вдаваться здесь в общие рассуждения, а лишь опишу в хронологической последовательности, как все было: и ход своих мыслей, и ход событий. Ныне я вновь обрел покой, и описание моего горького опыта лишь облегчит мне душу.

Я коренной варшавянин, мне сорок четыре года. Еще три недели назад я был молодым, энергичным и сильным. В моем возрасте человек либо уже достигает определенных успехов на жизненном поприще, либо приходит к полному банкротству. Еще три недели назад я был бы готов присягнуть, что, несмотря на потерю времени в годы войны и после нее, мне удалось занять в обществе не такое уж плохое место — частые отличия и похвалы начальства утвердили меня в сознании собственной значимости. Я занимал высокий пост, сфера моей профессиональной и общественной деятельности постоянно расширялась, мне то и дело предлагали принять участие в работе все новых и новых комиссий, коллегий и комитетов. Мой рабочий день становился все насыщенней. Я жил в постоянном движении и нервном напряжении, не замечая, как мелькают не только дни и часы, но и целые недели и месяцы. Я без устали несся взапуски со временем и чувствовал себя человеком в высшей степени организованным, энергичным, необходимым. Мысль моя переносилась от частного вопроса к проблеме, от концепции к выводу, от анализа к синтезу. Я сразу же улавливал суть дела, решения принимал быстро и щедро, без оглядки тратил энергию, которую тут же без труда восстанавливал. Вечером, ложась спать, я немедленно проваливался в сон, который покидал меня только по сигналу будильника. Несмотря на то что мне шел пятый десяток, я чувствовал себя молодым и у меня не оставалось времени на сколько-нибудь глубокие размышления о смысле существования. Я был доволен собой и жизнью.

Удар обрушился внезапно и с самой неожиданной стороны.

В тот день — это была пятница 11 ноября 1966 года — я проснулся, как всегда, ровно в семь. День за окном занимался сумрачный, серый. Но, вспомнив, сколько у меня сегодня дел, я живо выпрыгнул из постели. Вообще, надо сказать, утреннее вставанье всегда служило мерилом моего интереса к жизни. Некогда, в мрачные для меня времена, например когда я зарабатывал на жизнь однообразной, тошнотворно скучной работой, мне совершенно не хотелось вставать по утрам. В последние же годы я легко и быстро соскакивал с кровати, энергично одевался, завтракал, потому что мне предстоял интересный день, до краев заполненный кипучей деятельностью.

И теперь так же, едва проснувшись, я сразу включил радио и побежал в ванную бриться. Жили мы в кооперативном доме, в небольшой трехкомнатной квартире. Слышно было, как сонно двигается в соседней комнате моя дочь Эва, ученица последнего класса гимназии, а жена моя, Зося, в свои тридцать с лишним лет уже довольно видный и уважаемый работник Министерства внешней торговли, чиркала в кухне спичкой. Это были привычные, будничные звуки, и я почти не замечал их. Побрившись, я обдумал план сегодняшних баталий и пошел в кухню. Мимо меня шмыгнула по коридору Эва, я успел шлепнуть ее по спине, она буркнула что-то и захлопнула за собой дверь в ванную.

— Привет, старушка! — молодецки воскликнул я, входя в кухню. Подробности эти я вспомнил потом, гораздо позднее, шаг за шагом анализируя все, что происходило в этот последний день моей прежней жизни. — Здравствуй, милый, — вяло, бесцветным голосом ответила Зося. — Когда ты сегодня вернешься? — Поздно. — Ты пообедаешь в городе? — Конечно. Сегодня же пятница, у меня коллегия. — Значит, мы увидимся только вечером… — вздохнув, сказала Зося. — Увы, старушка, — лицемерно вздохнул и я и, хлебнув горячего чаю, чмокнул ее на прощанье. Этот традиционный «поцелуй на прощанье» всякий раз вызывал во мне приступ угрызений совести, но стоило лишь закрыть за собой дверь, как приступ тут же утихал. Моя совесть современного человека была гибкой и удобной.

Когда я уходил, Зося не взглянула на меня. Она сидела, опустив голову над стаканом чая, не то печальная, не то задумчивая. Я не стал задерживаться и только подумал, что этой женщине явно не хватает кислорода любви. Два года назад, когда мы прожили вместе уже пятнадцать лет, она предприняла последнюю отчаянную попытку. Как-то по дороге домой я заехал за ней на работу, что делал очень редко, поскольку ее рабочий день никогда не совпадал по времени с моим. Стояли первые дни мая. Деревья, вчера еще голые, за одну ночь покрылись первой листвой. Оказалось, что это волшебство действует на Зосю, как полнолуние на лунатика. Погруженный в свои обычные деловые размышления, я вел машину быстро и ловко. Сразу же после обеда я должен был под видом совещания встретиться с одной молодой особой, которая всем своим существом жаждала постичь таинство зрелости. Мы жили тогда еще в районе Нижнего Мокотова, на Стемпинской, и занимали две маленькие комнатки в ожидании, пока закончится строительство нашего кооперативного дома. Зося несколько раз пыталась заговорить со мной, но я отвечал машинально, не спуская глаз с дороги. Так мы миновали Бельведер, спустились под горку и достигли угла Хелмской, где я всегда сворачивал налево, к дому. На этот раз я также хотел было свернуть, как вдруг Зося взяла меня за руку.

— Пожалуйста, давай поедем прямо, прошу тебя, — тихо проговорила она.

Я с удивлением взглянул на нее. Дорога перед нами вела к Вилянову, и по ней обычно ездили на воскресные прогулки начинающие водители машин.

— Что случилось? — спросил я, еще не понимая.

— Пожалуйста, Кшиштоф, — робко улыбнулась она, — хоть немножечко…

С трудом сдержав раздражение, я проскочил перекресток перед самым носом автобуса и нажал на газ. Немного погодя мы въехали в аллею царственно величественных тополей.

— Не лети так, Кшись, — попросила Зося. В голосе ее вдруг зазвучали какие-то радостные нотки. — Смотри-ка, на деревьях появились листочки!

— Конечно, — деловито ответил я, сбавляя ход, — ведь уже май.

— А позавчера на деревьях еще ничего не было! — восхищенно продолжала она.

— О да, ото просто поразительно, — подтвердил я с плохо скрываемой иронией.

Какого черта — взять и выбить меня вдруг из напряженного ритма моего дня для того лишь, чтобы, поговорить о листочках! Мы вообще давно уже говорили друг с другом только по конкретным поводам. Я все еще не догадывался, что скрывается за этим ее поэтическим настроением.