Борис Евсеев - Лавка нищих. Русские каприччио

– Это про других блаженных, про других нищих! – выходил я из себя. – Про таких, как ты, сказано: давите их и уничтожайте!

Но он не слушал. Он продолжал свою сумасшедшую жизнь, звонил кому-то по телефону, говорил что-то невнятное на нищенско-медицинском жаргоне.

Из обрывочных переговоров я понял: организация у Нил Нилыча крепкая и в покое меня не оставят до тех пор, пока я не стану членом их дикой секты «блаженных нищих».

Целая жизнь уместилась в месяц.

Кончились деньги. На работе я взял отпуск. Ко мне никто не ходил. Оставалось два выхода: или въехать головой в стенку, или утопить Шармана в ванной, а потом вынести тело в мешке на помойку.

Просить милостыню я не мог. Почему – разговор особый. Скажу лишь, что предпочел бы попрошайничеству даже психбольницу.

Кроме того, я узнал: просить – это еще не все. Узнал, что Нил Нилыч с Красным Баксом хотят заставить меня принять веру, основанную на одной из врачебных психиатрических книг.

Я еще раз сходил в милицию. Теперь на меня уже смотрели как на состоявшегося параноика и были, видимо, правы. Я – жалкий и малооплачиваемый художник одного из не слишком раскрученных журналов. Я страшно худ, хотя и жилист, глаза у меня коровьи, а губы при разговоре дрожат. Глянув на меня, милицейские хотели куда-то звонить, я догадывался, куда, и поэтому улизнул поскорее домой: думать, предполагать, готовиться...

Я думал, я хитромудро комбинировал, потому что и с планетарием ничего не вышло: он был закрыт. Тогда мы пошли в кино. Однако я прозевал момент, когда можно было зарезать Шармана в толпе, а когда мы на минуту перед сеансом остались вдвоем в туалете, меня стошнило за секунду до того, как я попытался ударить ножом маленького нищего. Эта секунда спасла его. Он своим гадким умишком все рассек и с воем кинулся в зрительный зал.

Я хотел уехать в другой город, даже в другую страну, но он стерег и держал меня своими когтями цепко: так кот стережет мышь, так болезнь стережет и держит разум.

А дома меня ждал сюрприз.

Дома у меня сидели Нил Нилыч с Красным Баксом.

– Пора, – сказал Нил Нилыч. – Испытательный срок закончился. Ты готов, сын мой, идти с нами до конца?

Я сказал, что готов, упал на колени и заплакал. Потом лег на живот и по-волчьи завыл. Это на день отсрочило мою гибель. Нил Нилыч, борода которого за это время сильно отросла, перенес посвящение на завтра. Он обещал мне новые земли и новое зрение. Он говорил, что вся Россия станет скоро страной нищих и безумных, и я ему верил. Он обещал добраться до самого Христа, разобраться и с Ним, якобы за неисполнение каких-то законов и предписаний гнусного ордена мнимых нищих. Я слезливо поддакивал. Наконец Нил Нилыч размяк и велел мне явиться на Рогожку будущим вечером.

– Вдвоем его и приведете, – кивнул он Шарману и Красному Баксу. – Лавка блаженных нищих ждет тебя, сын мой, – напыщенно и гнусаво заголосил он надо мной, лежащим.

Мне удалось обмануть их обоих!

Я знал, что секта доконает меня и что надо кончать с ними со всеми разом.

Красный Бакс ночевал со мной и с Шарманом, оставить нас вдвоем он побоялся. Наутро я отправил Шармана продать мою видеокамеру. Жадная тварь! Забыв об осторожности, он с радостью схватил дорогую вещь, о которой я сказал, что теперь она мне больше не нужна, и кинулся на улицу. Маленький Шарман рассчитывал продать камеру мгновенно, о чем мне и сообщил.

Как только он выскочил на улицу, я разбудил узкогрудого, жидковолосого Бакса и закричал, что Шарман, наверное тронулся, потому что побежал закладывать Нил Нилычу нас обоих за то, что мы, мол, договорились куда-то свалить. Красный спросонья рванул за Маленьким, правда тут же вернулся, но было поздно: я уже замкнул дверь на все замки и цепочки.

Из-за двери я дразнил и обзывал Шармана и Бакса, кривлялся, прыгал, кричал курой, словом, вел себя вызывающе глупо, делая все, чтобы они поверили: я буду отсиживаться дома. Они поверили. Шарман поехал докладывать на Рогожку. Бакс сел караулить у двери. Я еще покричал для виду, включил магнитофон и, сняв с двери цепочки, тихо через балкон выбрался на улицу.

Только женщина могла это сделать!

Я позвонил из автомата той, что курила когда-то у меня в кресле «Золотое руно», и попросил разыграть маленький спектакль. Ей теперь, кажется, было безразлично, что со мной происходит, поэтому она спокойно и даже словно радуясь просвету в сером своем существовании (чуть не сказал нищенском, но вовремя спохватился: никогда не произнесу этого слова!) – согласилась.

Женщина приехала через десять минут, отомкнув квартиру своими ключами, вместе с Баксом вошла, и – как и договаривались – крикнула дико:

– Он повесился! Это вы, вы довели его!

Из своего укрытия я видел, как выкатился и поехал на Рогожку Красный Бакс. Мне хотелось вернуться и обнять женщину, но, увидев, как, выйдя из дому, она равнодушно закуривает, я понял: ей не до меня. Да и мне надо было спешить.

Я быстро вернулся домой, взял бутылку спирта, взял газовый баллончик и магнитофон, запер дверь на шпингалет и на обе цепочки изнутри и снова-таки через балкон кинулся на Рогожку.

Надо было заполучить их всех разом...

Сейчас вечер. Секта блаженных нищих вся в сборе.

Я узнал это от простодушной беспоповки, у них убирающейся. К вечеру я уже сообразил: лучше бы мне уехать в Рязань или в Питер.

Но я вижу, как входят и выходят из Лавки нищих все новые и новые люди, и говорю себе: сейчас или никогда. Потому что теперь я хорошо понимаю: заговор больных и нищих – вся наша жизнь! Нет, не заговор тех несчастных, тех обобранных калек, что у вокзалов просят! Заговор других, скрывающих лица, таинственных...

Эти хитрые и наглые скопидомы, держащие меж мнимых лохмотьев золото наших жизней, это богатеи, обобравшие как липку таких, как я, эти притворяющиеся неимущими, эти обнищавшие разумом, эти, вставляющие в глаза линзочками брильянты – они все! – войдут в скором времени в секту Нил Нилыча.

А может, уже и вошли в нее. А может, сами ее и создали, выловив для этих целей из мутной водички бедных параноиков и по полной их использовав!

Они будут командовать, и при этом притворяться бездомными, безлошадными. Они будут держать вклады в Лозанне и в Берне, а здесь в пиджаках скромненьких мелко ножками семенить!

И, конечно, – властвовать, властвовать будут! Блаженно, безумно...

Нет. Конец этому. Пусть хотя бы этим, нескольким, собравшимся здесь на Рогожке, подученным нашими чинушами и богатеями, – конец.

Сейчас я спрячу бутылку с зажигательной смесью за приступочкой, заклею в конверт эту скоропись, сбегаю, отправлю конверт по одному верному адресу. А там возвращусь и...