Д'Арси Найленд - Ширали

- А, брось, приятель, от беды никто не застрахован. Я тебя очень даже понимаю, но ты не в силах что-то изменить. Как, бывало, мой напарник Хинчи. Вечно он не ко времени влипнет в неприятность. Конечно, ему рот легко было заткнуть, а что пользы?

Маколи встал.

- Мне нужны дрова. Как можно больше. Тащи все, что попадется, слышишь, Крапинка?

Он быстро вошел в дом, возбужденный, злой. Достал из свэга топорик, засунул его рукояткой за пояс, и поволок в соседнюю комнату столик, сделанный из керосинового бачка. Он так сильно двинул плечом дверь, что треснула доска и замок вывалился на пол. Дверь распахнулась. Маколи швырнул в комнату бачок.

Он вышел в морозную тьму. Пронизывающий ветер, казалось, дул с заледеневших звезд, блестевших в холодной бездне неба. Маколи чувствовал, что все это уже становится смешным. Слишком много злоключений выпало на его долю: перебор. Куда уж дальше, если он рыщет по участку в поисках топлива, когда через несколько дней у двери будет стоять поленница с дом высотой.

Но, как человек бывалый, он времени зря не тратил. Ободрал сухую кору с погнувшихся деревьев и с бревен. Набрал щепок. Их много было внутри пустых прогнивших бревен. В расположенном на уровне земли большом дупле внутри старого, но не сухого еще дерева скопилась огромная куча принесенных ветром палых листьев, сучков. Он выгреб ее всю. Выкорчевал несколько кряжистых мокрых пней и в два приема снес их в дом, прихватив валявшиеся тут же коряги. Крапинка набрал полкорыта щепок, в том числе и сухих - из сарая, подобрал возле забора несколько чурбачков и притащил два больших ящика из своей комнаты.

- Эй, тут, видно, чертовски холодно, да? - Крапинка поежился.

Маколи тщательно уложил в печке сухие и сырые дрова и множество скомканных старых газет и журналов. Потом полили всю эту груду керосином из фонаря. Поджег и начал раздувать огонь. Пламя продвигалось крадучись, ощупывая сырое дерево, то и дело клубами густого дыма отползая назад, а Маколи все продолжал трудиться, слушая, как потрескивает, фыркает мокрое дерево.

Потом огонь разгорелся, и, когда в комнате стало совсем тепло, Маколи пошел в соседнюю. Он переложил Пострела на свою кровать, а матрац и всю постель отнес и свалил на пол у стены напротив печки. Возвратившись, завернул ребенка в одеяло и вынес в другую комнату. Девочка ужасно мучилась.

Холодный воздух в коридоре вызвал новый приступ кашля. Ее тельце дышало жаром, к его щеке прижалась влажная, горячая головка.

- Ты думаешь, поможет? - спросил Крапинка.

- Кто знает, - не останавливаясь, отозвался Маколи. - Если удастся сбить температуру, поможет.

Он налил в горсть эвкалиптового масла и натер им спину, грудь и шею Пострела. Ее кожа запылала ярко розовым, четко проступили голубые жилки. Туго обтянутая кожей грудь напоминала хрупкую угольчатую корзинку. Ключицы выпирали, словно кости общипанной птицы. Полным рядом вырисовывались на спине кругляшки позвонков.

Маколи втирал масло, водя кончиками пальцев вверх и вниз. Девочка вскрикивала, изгибалась. Он израсходовал весь пузырек, каждый раз досуха втирая очередную порцию масла. Вскрикиванья перешли в пронзительные, надрывающие душу стоны. Крапинка глядел на девочку со страдальческим выражением лица. А Маколи продолжал свое. Лицо у него стало как каменное. Он все тер и тер, так что даже кое-где содрал кожу. И лишь тогда угомонился. Обернул одеялами измучившегося ребенка, и девочка, тихонько всхлипывая, погрузилась в сон.

- А ты чего застрял, приятель? - спросил он Крапинку. - Я нынче ночью спать не лягу, а разговаривать нет настроения.

Крапинка внял намеку и, зябко кутая шею в воротник, вынырнул из теплой комнаты на холод.

Маколи разворошил в печке дрова и подбросил новых. Заполняя очаг от стенки до стенки, на два фута в высоту бушевала копна огня, вырываясь в трубу, как пламя исполинской свечки и рассыпая искры, словно хвост кометы. Огонь был таким ярким, что осветил все углы. В комнате делалось все жарче. Вскоре Маколи, подходя к печке, должен был заслонять рукой глаза и чувствовал, как от его одежды пахнет паленым.

Комната превратилась в печь. Пострел испеклась в одеялах. Он видел, как пот струйками сбегает по ее лицу. Полотенце у нее под головой насквозь промокло. Да и на Маколи одежда висела как тряпка. Он снял ее, оставшись в одних подштанниках. Когда он вышел постоять немного на пороге дома, холодный ночной воздух словно ледяным душем обдал его. Он оставил дверь приоткрытой и слегка отворил окно.

Сел на краешек постели, в которой ворочался и метался измученный ребенок.

Мысли нагрянули непрошенно, и в голове у него все смешалось. Если она умрет, я - свободен. Это выход. Трудно было удержаться и не мечтать о свободе… уже знакомой, но утерянной свободе. Снова сам себе хозяин. Ни на кого не оглядываешься. Раз-два и наших нет; шагай себе по какой угодно дороге, останавливайся в любом городе. Хочешь - устраивайся на работе, не хочешь - откажись.

Упрекнут его, если она умрет? И не подумают. Да, но сам он как при этом будет себя чувствовать? Обыкновенно… Он ведь может с чистой совестью сказать: сделал все, что он меня зависело. А зачем говорить-то? Совесть успокаивать, тщеславие свое тешить? Отчего он с ней так возится, отчего вдруг кинулся лечить каким-то дикарским способом - неужели просто оттого, что сердце не на месте; а сам чуть ли не надеется, что из его стараний ничего не выйдет? Он не мог бы определенно ответить на этот вопрос.

Утром, когда в комнату просочился рассвет, Маколи стряхнул с себя дремотное отупение и увидел лицо на подушке, маленькое, осунувшееся, прозрачно бледное, поблескивающее крохотными капельками пота. Он стал нащупывать пульс на худенькой ручонке. Как цыплячья лапка, подумал он. Приложив ухо к тщедушной груди, он услышал ясные и четкие удары сердца. Он поглядел на пепел в печке. Там не осталось ни единой щепки. Все поглотил огонь.

Когда немного погодя Пострел открыла глаза, лицо Маколи выражало полное равнодушие.

- Ну как - лучше тебе?

Слабая улыбка и кивок - вот и весь ответ.

Обожженные лихорадкой губы высохли, потрескались, покрылись коричневой корочкой. Поблескивали выпирающие, как у кролика, зубы.

- Пить хочется.

Он отвернулся.

- Сейчас принесу.

Маколи вышел. С проволоки на изгороди свисали капли росы. Блестела мокрая трава. Что же это с ним творится? Для чего он все это затеял - разжег такой огонь, навертел на девчонку бог знает сколько одеял. Мог ведь он и эту ночь скоротать в промозглой от холода комнате. А все-таки ясно: Пострел оклемалась. Ликование, упорно пробивающееся сквозь сумятицу мыслей, раздражало, сердило его.

Когда он вернулся, она уже сидела и с жадностью накинулась на воду.