Д'Арси Найленд - Ширали

- Я тебе не нравлюсь, - сказала девушка. - Я уйду.

- За этим ты пришла?

Он прижал ее к себе и сам жадно прильнул к ней, нашел губами ее губы и впился в них, таща ее за собой в комнату. Ее мягкая увертливость разожгла его еще сильней. Он чувствовал, как она упирается, и совсем расходился. На мгновение ему почудилось, что она противится всерьез. Но это опасение тут же прошло. Она стала вдруг податливой, послушной, как кошечка, которая ластится, выпуская коготки, ее глаза светились торжеством, губы были призвывно полуоткрыты. И вся его досада, вся тоска взорвалась вспышкой страсти.

Он отполз и сел на ящик, обхватив руками голову. Когда она стала поглаживать его по волосам, он даже не посмотрел в ее сторону.

- Тебе хорошо было со мной? - спросила она. Он не ответил.

- Все мужчины говорят, что со мной хорошо. Белые мужчины, симпатичные, как ты. Я с черной швалью дела не имею. Плюю на них. - И со злостью добавила: - Кто они мне?

Она тихо, воркующе засмеялась.

- Мужчины сильные, как быки, и грубые, а то вдруг делаются, как ягнята. Чудно!

- Уходи-ка ты домой! - сказал Маколи.

- Ты мне понравился. А я тебе?

- Иди, иди.

- Потом, - сказала она.

- Нет, сейчас.

- Не хочу сейчас, - капризничала она.

Он свирепо поднял голову.

- Ты, черномазая шлюха, делай, что тебе велено! Пошла домой! Катись отсюда к черту!

Он рывком поставил ее на ноги и пихнул к двери.

- Вон! чтоб духу твоего тут не было.

Она схватила свой фонарь и, не на шутку перепуганная, молча убежала.

Опустившись на корточки, он рассеянно дул на догорающие угли, пока их не прикрыла серая горка пепла, которая сохранит до утра их живое тепло. Потом он пошел в комнату. Не зажигая фонаря, подошел к кровати и наклонился над спящим ребенком. На щеку ему повеяло теплом. Ему показалось, что жар не увеличился. И дышала девочка теперь спокойно.

Он долго лежал на спине, уставясь в темноту, и мучился, кипел от унижения; как ни пытался он оправдать себя в своих глазах, упреки совести оставались неопровержимыми. Он чувствовал себя как оплеванный. Ну не позорище ли соблазниться потаскухой, да к тому же темнорожей. Вот дает Маколи, скажут люди. На черный бархат его потянуло, паршивца: белый атлас не про него. Особенно неприятно было от мысли, что случилось это в двух шагах от комнаты, где спала больная девочка.

- Господи боже ты мой, - вслух сказал он.

На другой день около полудня стоявший у дверей в столовую Маколи заметил какого-то коротышку, который ковылял в его сторону через загон. Он покосился краем глаза - не знакомый ли? Нет, эту семенящую походочку он видел в первый раз. Он подождал.

- Добрый день, - поздоровался он, когда незнакомец подошел.

- Ну, как она, жизнь-то?

Маколи сразу бросился в глаза тощий свэг, пальто, застегнутое на три уцелевшие пуговицы, синий в белую крапинку платок, обмотанный вокруг шеи и прикрывающий грудь. Заметил он также, что котомка для харчей у человечка была длинная и узкая, как сложенный зонтик,

- Вот дождина-то, взвоешь, да? Что они там думают в небесной канцелярии, хоть бы дали нам передохнуть.

- Да он вроде кончается, - сказал Маколи, вглядываясь в реденькую сетку дождя. - Выпьешь чаю?

Человечек снял шляпу и хлопнул ею по колену. Лицо у него было маленькое, словно у ребенка, бледное и сморщенное, как сушеное яблочко. Глаза похожи на смородины.

- Ты издалека?

- Из Кандмурры.

- Без напарника ходишь?

- Был раньше, теперь за решетку попал.

- За пьянку посадили?

- Не… такой телок, все возле бабьих юбок жался. Заглянет в кухню, не дадут ли чего пожевать и, если мужиков там не окажется, начинает лезть к хозяйке, ухлестывать, понимаешь, за ней. Чокнутый. Я с ним измучился. Честно!

- Значит, поделом ему, - сказал Маколи.

- Бывало, как надолго пропадет, так я уж знаю - снова шуры-муры. Вернется - изругаю его на чем свет стоит. А он, веришь ли, все терпит. Здоровенный такой детина, слона может свалить, а сам стоит передо мной понурившись и только смотрит жалостно. А я гляжу на него и думаю: «Ну чего я мерзавец к нему прицепился». Понимаешь?

Маколи отхлебывал чай и слушал - без интереса, но довольный, что наконец-то есть компания.

- Надоел он мне - смерть, но куда его сбагришь? Он обещал мне бросить эти штуки, да снова взялся за свое, и вот тут-то и нашла коса на камень. Баба эта грохнула его сковородкой по башке, так что шишка выскочила величиной с яйцо. И она же упекла его за решетку. Через неделю останавливает нас на дороге «воронок» и загребли его. Так представь, что этот олух делал, когда его увозили от меня? Плакать стал. Ну, форменный олух.

- Сколько ему дали? - спросил Маколи.

- А я не знаю. Не было еще суда. Но какой-то срок получит, дурачок несчастный. Семь лет ходили мы на пару, и сколько раз я удивлялся на себя, как я его выдерживаю. Честно! Хороший чай у тебя. Плесни-ка еще. Сам-то ты откуда?

Маколи рассказал, кто он и что здесь делает. Разговорились. Фамилия человечка оказалась Маккосланд, но он был более известен, как Крапинка - имя, которым был, вероятно, обязан синему платку, столь неизменно прикрывающему его шею, то снять его теперь можно было разве только посредством хирургического вмешательства. Крапинка терпеть не мог нецензурной брани. Он сказал, что свои мысли можно выразить, не прибегая к ней, а тот, кто все время ругается, только показывает свою некультурность. Он лично обнаружил, что и при помощи эвфемизмов можно достичь какой угодно красочности речи. Крапинка решил, что ему тоже стоит подождать начала стрижки, не потому, чтобы ему была так уж нужна эта работа, а в надежде побездельничать, пояснил он, благо кормят и в шею не вытолкают.

- Схожу к старшому, - сказал он, - и попрошусь пока пожить, как ты, в каком-нибудь бараке. Харчей тоже надо бы попросить. У меня тут полно мяса, но оно малость того.

- Послушай-ка, - вдруг надумал Маколи. - Ты когда будешь в конторе, узнай, не едет ли кто в Колли. Если едет, пусть заглянет на почту, может, мне там что лежит.

- Сделаем, приятель, - чирикнул Крапинка. Он задержался у порога. - А что он за человек - Дрейтон? Уигли-то я знаю: гонора хоть отбавляй, но с ним можно иметь дело. А вот Дрейтона не знаю.

- Узнаешь - мамочку родную вспомнишь, - чуть усмехнувшись, сказал Маколи.

- Серебряная шевелюра и золотое сердце? - Крапинка засмеялся. - Понятно. - Он вышел, сунув под мышку пустой мешок из-под сахара.

Вернулся он через час, насвистывая. Маколи только кончил растирать Пострела, как в дверь сунулась его голова. Весело блестя глазами, Крапинка показал Маколи ключ; другой рукой он торжествующе поднял мешок - тот раздобрел, как откормленный кролик. Крапинка направился к кровати.

- А, вот она, малышка!

Маколи, не упоминавший прежде о Постреле, вопросительно взглянул на гостя. Но тот смотрел только на девочку, шутливо нацеливаясь пальцем на кончик ее носа. Впрочем, он тут же объяснил, откуда сведения.