Д'Арси Найленд - Ширали

Маколи долго искал нужную дверь в бараке - ключ подошел только к седьмой. Комната была маленькая, но с окошком. У стен стояли две кровати с проволочной сеткой. Между ними у третьей стены на четырех чурбачках пристроили положенный плашмя бачок из-под керосина, так что получился столик. В комнате было сухо и тепло.

Не так плохо, подумал Маколи. Он поставил фонарь на столик, бросил на кровать свэг и развязал. Потом вытащил консервы. Там оказалась колбаса, ветчина и цыпленок, мясные консервы, сгущенка, завернутый в вощеную бумагу сладкий пирог. Не забыли положить даже консервный нож. Здесь, наверно, слыхом не слыхали, что консервы можно открыть просто финкой. Он взял жестяные тарелки, ножи и вилки, кружки и расставил на полу. Есть хотелось до смерти. Целую лошадь слопал бы, с хвостом и гривой.

Вдруг он вспомнил о Постреле и оглянулся. Она лежала на кровати, свернувшись клубочком, прижавшись к проволочной сетке щекой. Глаза закрыты.

- Эй, хочешь чаю?

Молчание. Он тихонько потряс ее за плечо. Тельце девочки вяло качнулось. Он убрал руку и задумался, стоя возле кровати. Похоже, она расхворалась всерьез. Но ведь не жаловалась же. Вернее, мало. Совсем мало. Обычно дети жалуются из-за каждого пустяка. Может, жалуются, да не все, мелькнула вдруг мысль. С ним творилось что-то непонятное, он и тревожился за девочку и злился, что взвалил на себя эту обузу.

Сложив полотенце, он подсунул его ей под голову. Накрыл ее одеялом. Потом взял два полосатых наматрасника, сходил к сараю, находившемуся в пятидесяти ярдах от барака, и набил их соломой. Он потащил их назад, оба сразу, и они громоздились у него за спиной, как раздутые туши. Придя в комнату, он, чтобы не тратить времени на шитье, связал узлом край одного матраца.

Через пять минут он уложил ее на теплой соломе, укутал одеялом, затенил фонарь, чтобы свет не падал ей в глаза. Пока он с ней возился, Пострел несколько раз сердито пискнула, но так и не открыла глаз.

Вдруг в лицо ему подул холодный ветер. Заметалось пламя фонаря. Всколыхнулись растрепанные ветром деревья. Бешеный ритм бури уже передался им. Маколи с усилием шагнул на порог и увидел, как быстро сгущается темнота, как мечется в хмуром небе одинокая птица, услышал оживленное позванивание жести на кухонной кровле. Низко и звучно ударил гром.

Дождь, да будь он проклят; когда же это прекратится? Вымаливаешь его на коленях, а солнце бьет тебе в глаза. Взмолишься о солнечном луче, и с неба будет хлестать ливень. Когда свирепствует засуха, люди сыплют в кормушки зерно, расставляя их цепочкой на сотни ярдов, и изголодавшиеся овцы при виде людей спешат к ним, спешат, как куры к птичнице, сбегаются трусцой на негнущихся ногах, пошатываются - слабые, со впалыми боками. Те, кто посильнее, бегут впереди, другие за ними не поспевают. У них подгибаются ноги, они падают, скребут копытцами землю, кое-как встают и снова трусят вперед, тяжело дыша от напряжения. А ягнята падают и не поднимаются. Только глаза у них движутся, когда приближаются люди, да судорожно дергаются задние ножки. Их прирезать надо, пока не издохли от слабости. Голодные животные толпятся у деревьев и глядят, как люди, вскарабкавшись наверх, обрубают ветки. Когда ветки падают, овцы бросаются к ним и жуют, неистово, лихорадочно. Как легко представить себе эти существа в образе людей и с человеческими лицами. Как легко возненавидеть и ожесточиться. Нет дождя.

Овцы вязнут в болотах. Мечутся, застигнутые паводком. Плывут, подхваченные течением вздувшихся ручьев, как кипы войлока. Снежными холмиками усеивают землю, окоченевшие от сырости и холода, мертвые или умирающие. Слишком много дождей.

Дождей нет, когда нужно, и слишком много, когда они не нужны.

Маколи с трудом закрыл дверь. Он поел консервов и хлеба с маслом. Выпил тепловатого чая. Постелил себе постель и лег. Лежать на набитом соломой матраце было не так уж приятно. Набивать матрацы лучше всего листьями камедного дерева. Солома воняет, остья вылезают из матраца и щекочут нос. Когда спишь на соломе, начинается кашель с мокротой. Мелочь, от нее бы отмахнуться, как от мухи, но, как видно, он настроен делать из мухи слона. Он сам поймал себя на этом, и ему стало стыдно. Что это с ним творится? Ворчит, злится… Господи, во что он превращается - в старую деву? И с чего это он так приохотился хныкать, и с чего это он готов чуть что - паниковать, досадливо подумал он. Сроду он не хныкал. И сроду не паниковал.

Все началось с тех пор, как он взял девчонку; после этого-то и пошла наперекосяк вся жизнь.

Он посмотрел на девочку, и на глаза ему попалось чудище, которое она именовала Губи, - оно лежало под кроватью на полу. Минут пять он его разглядывал. Потом, раздраженный, быстро встал и сунул Губи девочке под одеяло, так что выглядывала только его пучеглазая голова. Чуть отодвинул от лица Пострела ворсистое одеяло, чтоб не мешало дышать, задул лампу и решил наконец-то уснуть, Ветер завывал вокруг дома, словно старался его опрокинуть. Потом утих, и по крыше мелкими камешками посыпал дождь.

Наутро Маколи пошел осмотреться, довольный, что есть повод выйти из дому и размять ноги. Дождик чуть моросил. Он направился к домику, где помещалась кухня. Комната стряпухи была заперта на ключ, а кухня - только на засов. Маколи неторопливо прошелся по деревянным половицам, мельком оглядев длинную скамью, кирпичную печь, очаг с укрепленной над ним перекладиной, с которой свисали черные, закопченные крюки. В столовой, куда он перешел из кухни, стоял длинный белый, как мыло, стол, а вдоль стен - скамейки. На стене висел оставшийся с прошлого года листок, исписанный карандашом и озаглавленный:«Распорядок Обжорки». В нем помещалось расписание дежурств; ниже - корявыми прописными буквами нацарапано: «На дармовщину не рассчитывай», и еще ниже, помельче: «Помни - там, где ты на…л, люди сидят». Листок был подписан представителем стригалей.

На замызганной стойке в дальнем углу надпись мелом:«Фэнг Дэвис стригалил тут в 37-м», а под ней другим почерком:«Сопли распускал, а не стригалил».

Маколи знал Фэнга Дэвиса. Тот вечно на что-нибудь жаловался. Если не на погоду, так на овец. Не на овец, так на харчи, не на харчи, так на жилье. Брюзгливо сморщенная острая мордочка уныло выглядывала из-под шляпы с чудно заломленными на затылке полями, рука прижата к животу, словно ему всегда неможется. Жизнь Фэнга протекала в постоянных муках зависти и несбывшихся ожиданий. Он никогда не был доволен своей выработкой. Настриг бы больше, хныкал он, да как на грех ломило спину, свихнул руку, ноют мозоли.

Маколи вспомнил его и рассмеялся.

Снова выйдя во двор, он начал изучать участок. Все строения на ферме были ладные, опрятные. В двадцати ядрах от столовой находился двухкомнатный домик, где жили сортировщик и приемщик. Сам сарай, где стригли овец, располагался чуть повыше, на пологом склоне. Маколи вошел в помещение и все оглядел - длинную стойку, кладовую для шерсти, пустые корзины, сколоченные из планок столы, пресс Ферье. В пустых вагончиках попахивало аммиаком. На земляном полу пробивалась трава. Скоро ее вытопчут. Все уже готово к работе.