Анатолий Жуков - Голова в облаках (Повесть четвертая, последняя)

Дальше пошла критика. Сперва, правда, демагогическая, ставящая под подозрение автора и его право на такое изобретение и изобретательство вообще.

— Мне странно слышать, — сказал прокурор Огольцов с места, любовно тронув большим и указательным пальцами тонкие усики, — что кому-то может не нравиться наша существующая дорога. Оглянитесь назад и посмотрите вперед: отцы нам оставили грунтовую, гужевую, грязную, а у нас сейчас асфальтовое шоссе и не карюхи какие-нибудь, а стремительные «Волги» и «Москвичи» с моторами по семьдесят — девяносто лошадиных сил.

— А везут они сколько? — не стерпел Сеня, вскакивая. — Везут они вас одного, живым весом тяжести пятьдесят килограмм. И это семьдесят железных лошадей!

Не надо бы невеликому ростом Сене говорить о пятидесяти килограммах усатенького Огольцова, потому что был тот еще невзрачнее Сени и воспринял его обмолвку как оскорбление.

— Откуда у вас такая масштабность, гражданин изобретатель?

— Товарищ! — поправил Межов. — Что ты его как подсудимого…

— Хорошо: пусть — товарищ. — И схватил Сеню взглядом, прищурил один глаз, прицелился: — Почему вам, товарищ изобретатель, хочется облагодетельствовать непременно весь народ района, области, страны? Откуда такая гордыня, такое преувеличенное представление о своих способностях, о праве покровительствовать другим? А вы спросили, хочет ли народ нашего района и области быть облагодетельствован вами?

В зале протестующее зашумели, Феня приготовилась защищать Сеню, Межов стучал карандашом по столу, но Огольцов напористо продолжал:

— Может, вы и для всего человечества намерены что-то изобрести?

— Хорошо бы. — Сеня мечтательно вздохнул.

— Слышите! Такое заявление можно объяснить только, непомерным тщеславием и явной переоценкой своих возможностей. Ведь этот человек не имеет даже среднего специального образования, он едва окончил девять классов вечерней школы рабочей молодежи. Причем уже в пятьдесят с лишним лет. Я не считаю нужным вдаваться в подробности его так называемого проекта и не думаю, что его вообще нужно обсуждать, хотя товарищ Веткин, специалист уважаемого учреждения, и старался тут с серьезной критикой. Я думаю, и проект и его автор стоят ниже самой снисходительной критики.

Он с достоинством опустился на стул, не обращая внимания на негодующий шум вокруг себя, на змеиное шипение Фени сзади: — «Усы-то не жмут, законник?»

Резко встала во втором ряду Зоя Яковлевна, требовательно посмотрела на мужа, требуя слова, и обернулась к Огольцову:

— С каких это пор у нас берутся под сомнение созидательная доброта, творческая работа, гуманные стремления служить своему народу? И что за несчастная склонность видеть в благородном и великодушном человеке корыстные устремления, тщеславие, мелкий расчет! Не говорит ли такая склонность о мелкодушии самого подозревающего?

Межов размеренно постучал карандашом по столу: держись в рамках объективной критики, Зоя!

Она норовисто тряхнула белокурой головой.

— Я не понимаю такой подозрительности. Ведь доброту просто истолковать: ты частица своего народа, частица человечества, ты не можешь и не должен быть нахлебником в мире, инертной частицей активного целого. Ведь активность и вечность родного народа и всего человечества зависит и от тебя, невечного, временного, от степени реализации твоих способностей, от твоих дел, поступков, слов, даже намерений и мыслей. Именно они, твои дела и мысли, обеспечат бессмертие и славу народа твоего, бессмертие всего человечества. А значит, и твоего собственного, поскольку ты был и остался его частицей — в тех благородных поступках, добрых делах и мыслях!..

Ей аплодировали тоже дружно и с удовольствием, как и Веткину, зарубившему изобретение Сени.

— Судя по вашей реакции, товарищи, — сказал Межов, — никто из присутствующих, кроме Огольцова, не подозревает Семена Петровича в грехах корысти и тщеславия.

— Я протестую! — Огольцов вскочил. — Это не выдумки, а вполне понятное предположение на основе известных фактов, подтверждающих именно корыстное тщеславие.

— Известные факты — это изобретения и рационализаторские предложения Семена Петровича на протяжении не одного десятка лет.

— На них есть авторские свидетельства, патенты? Или это лишь прожекты, подобные нынешнему?

— Есть у тебя свидетельства? — спросил Межов.

— А зачем они? — удивился Сеня. — Все же и так знают. В совхозной конторе приказы есть. Вы меня тоже премировали, Сергей Николаевич. Один раз за ПДУБ-1 (Передвижная доильная установка Буреломова — первая.), другой за НУУ-3 (Навозоуборшик усовершенствованный — третья модификация.).

— Как оригинально. Ни одного свидетельства, а величают изобретателем, собрали серьезное обсуждение какой-то нелепой выдумки. — И, скривившись в презрительной улыбке, сел.

В зале зашумели, вспомнили, что в Хмелевке есть БРИЗ, там наверняка регистрируют такие вещи хотя бы для отчета, можно оформить заявки на изобретения задним числом или как-то по-другому…

Межов, чтобы улеглось возбуждение, объявил десятиминутный перерыв.

Анька Ветрова, с благословения предусмотрительного Заботкина — не часто случаются здесь такие собрания, — завезла в буфет бочонок пива и несколько банок кильки пряного посола.

— Рыбья мать, на рубль сто штук, — хвалил Заботкин, помогая Аньке закрутить насос в бочонок.

Мужчины заметно нервничали, торопились: перерыв короткий, кто-то может не успеть. Правда, народу немного, некоторые в буфет даже не заглянули. Владыкин уже дряхл, Мигунов не научен выпивать школьной обстановкой, Сеня сроду не прикладывался, Веткин, кажется, курит у крыльца с Огольцовым — тот переживает свое разногласие с начальством, считая Веткина единомышленником.

А начальство — Балагуров, Межов и Мытарин — сбежало в контору совещаться, оставив в красном уголке Сеню в окружении сочувствующих женщин.

— Ты не прав, — говорил Балагуров Межову, прижав его животом к бухгалтерскому столу. — Ты ведешь собрание на слишком тугом серьезе, надо свободней, легче, с шуткой.

— Все равно разгромят.

— Разгромят. Но Сеня убедится в своей ошибке, вернется к работе и между делом придумает что-нибудь путное, а мы через отношение к этому курьезу выступающих уточним их деловые и человеческие качества. Так? Нет? Ручьев вот поддакивает из убеждения в нашей с тобой непогрешимости. Веткин тоже всегда поддакивал, но по своей алкогольной виноватости. Теперь не виноват и уже выпрямляется, держится самостоятельно.

— Вот еще Мытарина расколем… — Балагуров хохотнул и похлопал громоздящегося рядом Мытарина по локтю, не достав до плеча.

— Я вам не Огольцов и не Зоя, так легко не поддамся, — пробасил тот.