Анатолий Жуков - Голова в облаках

— А ну тебя к черту! — Веткин бросил искрящую на лету сигарету за окно и бухнулся в скрипучую кровать. — Спи, изобретатель!

Сеня уснул только на рассвете и увидел себя возле разваленного дома, от которого остался целым только кирпичный фундамент, а стены были разобраны, бревна валялись как попало. На одном бревне сидели рядышком Феня с Михрюткой, у Михрютки на коленях лежал черный заяц.

«Видишь теперь, что ты натворил! — кричала Феня грубо. — У других мужья как мужья, а ты чудородие немилящее! Где вот жить станем?»

«Не ругайся, мамка, — заступилась за него Михрютка. — Папаня у пас самый умный, он другой дом придумает. Придумаешь, пап?»

«Ага, — сказал Сепя, — только пусть она не расстраивается».

Феня неожиданно легко согласилась, но потребовала, чтобы он спел про нее песенку. И Сеня так же легко спел:

— Да ты, в самом деле артист! — Веткин засмеялся и хриплым от курения смехом разбудил Сеню. — Глаза завинчены, а поет во все горло. Вставай, пора на завтрак, а то врачебный обход начнется, не успеем.

Сеня поспешно оделся, умылся и пошел за Веткиным во второй корпус, где была столовая. Спал он немного, но чувствовал себя отдохнувшим, свежим, как после купанья, и головная боль пропала.

В столовой он пересел за стол к Веткину, где уже завтракали тощая пенсионерка Клавдия Юрьевна Ручьева, прежний секретарь райисполкома, и седобородый егерь охотничьего хозяйства Монах-Робинзон, тоже старый, но еще крепкий, плечистый, только малость задыхался от какой-то болезни легких. Может, от бронхита, надо разузнать.

За манной кашей Сеня рассказал им свой сон. Юрьевна обрадовалась, решила, что сон к добру, потому что фундамент дома целый, бревна в сохранности. Опять же, и жена с дочерью здесь сидели. Когда семья есть, дом заново можно сделать, только руки приложи.

Стало быть, сон разгадывается просто: ты задумал что-то большое, жизненное, но в первый раз не вышло, развалилось, какая-то ошибка допущена, надобно исправлять. Так?

— Точно, Юрьевна! — подтвердил Веткин за Сеню. — Вчера я развалил у него одно изобретение — думал, умрет с горя, а он сегодня песню со сна грянул.

— Подожди ты с шутками, я еще про зайца не сказала. Черный заяц — это к печали, но ты не бойся, Сеня, любое новое дело так просто не дается, и тут тебе, может, не один раз придется перекраивать. Техника же!

— Моя бы воля, — вступил, хрипя, Монах, — разнес бы всю вашу технику. А вы о новой хлопочете, рукосуи. Слушать тошно.

Веткин скривился:

— Не слишком ли сурово, дяди?

— Выискался племянник! Загрязнили своей техникой и земли, и воды, жить тошно. И дышать скоро будем только в лесу, да и то не во всяком. Малый не выручит.

— Об этом и заботимся. Сеня вот хочет придумать двигатель вдвое сильнее, экономичней, чище.

— Был у нас такой двигатель на четырех ногах, да мы испугались за свою овсяную кашу.

Вмешалась Юрьевна:

— Напрасно ты так. А если война? Как же без техники? Она и защитница наша и кормилица…

— Ну вот, — озлился Монах, — куда конь с копытом, туда и баба с корытом. Встал, шаркнув стулом, и ушел, кривоногий леший, враждебный людям.

— Неисправим. — Юрьевна покачала головой. — никак не может понять, что технический прогресс необратим.

— Это он как раз понимает, — возразил Веткин, — иначе бы не злился. Только никаким прогрессом он нашу технику не считает, скорее наоборот. Что задумался, Сеня? Пошли и палату, а то скоро Илиади явится. Всего доброго, Юрьевна.

— До свиданья.

Они лежали одетыми на своих постелях в ожидании врачебного обхода, и Веткин говорил, что невежественный в технике Монах в чем-то своем прав. Доказано, что коэффициент полезного действия лошади (92–94 процента) почт и три раза больше современного двигателя внутреннего сгорания. По МОЩНОСТИ двигатели, конечно, давно обогнали лошадей, но эту мощность мы не всегда используем но-хозяйски. Тяжелые тракторы, из-за бездорожья, превращаем в транспорт, грузовики имеют 45–50 процентов холостого пробега — разве это дело! Тут готовое бы использовать, а ты — новое. Энерговооруженность за последние полвека у нас выросла в двадцать раз, а производительность труда увеличилась только в шесть раз. Вот.

— А если объединить все машины? — спросил Сеня, чувствуя, как новая идея уже зарождается в его неутомимой голове.

— Как ты их объединишь?

— Не знаю. Надо подумать в направлении этой пользы.

— Доброе утро! — сказал долгоносый Илиади, проходя на середину палаты. Знакомая сестра с пачкой историй болезней, прижатых к могучей груди, встала рядом с ним, — Вам, я вижу, не скучно. Обсудили свой двигатель?

— Над другим уж думаем, — сказал Веткин, ревниво поглядев на его серьезный, сутулый нос.

— Правильно. Когда много, есть из чего выбрать. — Илиади сел на стул у койки Веткина, достал из кармана халата старомодный рожок фонендоскопа.

— Уважаю механиков: вы похожи на врачей, только лечите железные организмы, а не биологические. Человек ведь тоже похож на машину и состоит из различных узлов и деталей. Ты чего улыбаешься, Рая?

Сестра откровенно засмеялась:

— Сейчас вы скажете, что человек состоит из трех частей…

— Скажу, проказница, скажу: из трех частей. — И стал своим рожком загибать сухие старческие пальцы: — Первая часть — это собственно животная, отличающая нас от растительных организмов. Вторая часть-разумно-интеллектуальная, отличающая человека от животного. А третья — это органы размножения, которые роднят нас и с растениями и с животными. Следовательно, мы не только часть природы, без которой жить не сможем, но мы самая разумная ее часть и, стало быть, отвечаем за все. А может человек отвечать за все, если он частенько и за себя не отвечает?… Лежите, Веткин, я не о вас. Но подумайте. Здоровая-то голова идет кругом от забот, куда же пьяной! Или куренье. Рая, ты взяла плакат?

— Вот, со мной. — И подала уже развернутый большой лист с розовыми и черными цветовыми пятнами.

— Посмотрите, Веткин: черные — это ваши легкие, розовые — Сенины. Замечаете разницу? Так зачем же вы себя отравляете? Вы же сипите как старый паровоз, а дыхания Сени не слышно, хотя вы ровесники. Вот возьмите трубочку, послушайте его дыхание. Берите, берите!

Веткин встал, взял рожок и пошел к Сене.

— Как у ребенка, — сказал он, слушая его голую грудь. — И выхлопы сердца четки, ровны. Отсечка — как у нового мотоцикла.

— Вот видите! Никаких шумов, никакой тахикардии, а работает почти шестьдесят лет без ремонта. Вы, когда новый мотор станете придумывать, делайте его, Сеня, с себя — обязательно получится.

Илиади посмотрел записи их температуры, послушал у обоих сердце и легкие, сделал назначения, которые Рая записала в их «истории», и велел Сене сдать анализы.