Анатолий Жуков - Голова в облаках

— Не утвердят, — вздохнул Ручьев, шаря рукой в кармане пиджака. — Куда же она подевалась, проклятая? — Он достал смятый ком бумаги, бросил его в угол, вынул несколько кружочков колбасы, вымазанных синей мастикой, но печати не было. — Вот дьявол, потерял, что ли? Этого еще не хватало.

— Может, на столе где, — предположила Нина, зорко оглядывая оба стола. Подняла папки, отодвинула на свободное место бумаги, перетрясла все — печати не было. Подозрительно поглядела на Ручьева, спросила шутливо: — А не скушали вы ее, Анатолий Семенович, с колбасой?

— Не дури, с колбасой! — встревожился Чайкин. — Он что, сумасшедший, что ли? В столе погляди. Сама погляди, сама, видишь, он вконец замотан.

Ручьев послушно уступил место за столом, и Нина проверила все ящики, переворошила и перетрясла все бумаги, осмотрела телефоны и селектор, заглянула под столы — не было печати. Нигде не было.

— А штемпельная подушка? — спросил Чайкин с надеждой. — Мы же не открывали ее. Открой — печать там, больше негде. Заверял и оставил.

Нина достала штемпельную коробку, раскрыла, но, кроме жирной синей подушки, там ничего не было.

— Съел! — сказала она с изумлением. — Анатолий Семенович, как же это вы, а?! Что же вы наделали?!

— Не ори, погляди еще, — сказал Чайкин.

— Да где еще глядеть, все проглядели! А у него и губы в чернилах были и язык синий, наверно…

Чайкин озабоченно уставился на ошалелого Ручьева:

— Неужто правда, Толя? А ну покажи язык.

Ручьев высунул синий язык, и Нина всплеснула руками:

— Съел! Ей-богу, съел! Вот и кружочки колбасы синие, видно, рядом с печатью лежали. И ведь заворачивала в бумажку, нет — развернули! Как же вы так, а?

— Надо было не колбасу заворачивать, а печать, — сказал Чайкин. — У твоего отца не разворачивалась.

— Он печать в мешочке держал, в кисете. Мама ему специально сшила. Что же теперь делать, Сережа?

Чайкин растерянно засмеялся, подумал о невыданной зарплате, о своей свадьбе, которая может опять отодвинуться, и сердито уставился на смущенного Ручьева.

— Ну ты даешь, товарищ директор, ну удружил! Ты что, чокнулся? Ты хоть понимаешь, что ты наделал?!

— Действительно, — улыбнулся Ручьев виновато. — Смешная получается история.

— Смешна-ая? Горькая, Толя, страшная, а не смешная — как ты не понимаешь! Уже через час банк не даст денег и рабочие нас растерзают: наобещали вчера, наговорили, сегодня тоже заверяли не один раз… Ах, чертовщина какая! И угораздило же тебя… Ты что, вкус уже потерял, чутье, не отличаешь резину от колбасы?

— Накурился я, — сказал Ручьев растерянно. — Наседают со всех сторон, а хотелось как лучше, анализ по-честному, план реальный… Может, я с банком договорюсь?

Чайкин махнул рукой:

— Молчи уж. С неточной подписью завернули, а тут без печати — соображай хоть малость!

К ним подбежал лектор, умоляюще прижал руки к груди:

— Товарищи, дорогие, хорошие, вы мне мешаете! Пожалуйста, перейдите в другую комнату, вы слишком громко говорите. Микрофон, вероятно, улавливает и ваши голоса — что подумают рабочие?!

Они поспешно, не глядя на него, вышли в приемную, слава богу, безлюдную…; Дуси тоже еще не было.

— Анатолий Семенович, дорогой, что же вы наделали! — всхлипнула Нина. — У нас же свадьба теперь сорвется… Чуяло мое сердце! Ах, господи…

— Перестань, Нинуся, успеешь нареветься, не до этого сейчас. Ах черт, аванс бы хоть выдать, съедят они нас.

Вбежал потный, радостный Куржак, стащил с головы беретку, вытер ею лицо, хлопнул о ладонь:

— Задержал баржу, Семеныч! Давай бумажку, и вызволим.

— Какую бумажку? — Ручьев не понимал его.

— Форменную, с печатью. О том, что мясорубки наши. Они в ломе на барже лежат, я видел. С электромоторами.

Тут вошел Чернов, увидел нового директора и приступил без предисловий, даже не погладив, по обыкновению, рыжие усы.

— Как хотите, товарищи начальники, а я больше ждать не буду, не могу. Жарко, мухи летают, испортится мясо. Давайте форменную бумагу, что оно вам не нужно, и я уеду.

— Подожди, Кириллыч, беда у нас тут, — заслонил Чайкин Ручьева. — Еще полчасика подожди, мы что-нибудь придумаем.

— Оно, конечно, беда это беда, подождать надо. Полчасика — не полдня, а только непорядок. Я подожду, чего не подождать, а только отсюда я не уйду.

Топая сапогами, ввалился Башмаков с неразлучной красной папкой, отодвинул Чернова в одну сторону, Чайкина в другую и схватил подозрительным взглядом своего преемника:

— Трубы у вас, понимаешь, не исправны, дымоходы не чищены, а игра с огнем, извини-подвинься, не доводит до добра, поскольку летний период и температура. — Он раскрыл папку, показал два написанных листка: — Вот форменный акт, а печки мы, понимаешь, опечатаем.

Сбитый с толку происходящим, Ручьев не совсем понял его:

— Нет печати, идите в исполком.

— Мясо вам везли, а не исполкому, — напал с другой стороны Чернов. — Мы тоже порядок знаем. Исполком! У меня оно, это мясо, вот где висит. — И похлопал себя по короткой плотной шее.

— Уйдет ведь баржа, Семеныч! — напомнил Куржак.

Но тут вбежала Смолькова. Удивительно легко вбежала, проворно, несмотря на свою дородность.

— Товарищ Ручьев, давайте письменное распоряжение, или я не уйду. Я не виновата, я сразу просила бумагу…

Разгневанный Куржак шагнул к ней:

— Бумажкой хочешь прикрыться? А еще школьников воспитывает, нашу смену!

— Воспитываю! И таких, как вы, воспитаю, будьте уверены!

— Замолчите! — крикнул Чайкин, но они не замолчали, наоборот, перепалка стала ожесточеннее и, возможно, утихла бы не скоро, если бы в приемную не ворвалась Серебрянская.

— Вы что же, разлюбезный товарищ начальник, — кинулась она к Ручьеву, — печать не поставили? Это же насмешка, обман!

— Нет печати, нету, — выдохнул обложенный со всех сторон Ручьев. — И не будет сегодня. Потерял.

Все шумной толпой подступили к нему, но тут вошел с листом бумаги долгоносый Илиади, у которого они все лечились, и с вежливой требовательностью растолкал их:

— Позвольте, товарищи, позвольте, мне к директору, — Сунул ему листок и потребовал: — Подпишите акт обследования, если не могли ничего сделать. Я осматривал в присутствии начальников цехов, они расписались.

— Извини-подвинься, я пришел раньше, понимаешь, и не буду вас ждать.

— А я чем хуже! — выкрикнула Серебрянская и тоже сунула свою бумагу. — Заверьте же! Вы что, остолбенели, товарищ Ручьев!

Веселые, праздничные, вошли газетчики Мухин и Комаровский, профессиональным взглядом оценили обстановку, и Комаровский взял командование на себя:

— Отлично! Как раз все в сборе. Муха, снимай, пойдет на первую полосу: новый директор пищекомбината советуется с рабочими и специалистами, живое коллективное руководство!