Уильям Бойд - Неугомонная

Она позволила уговорить себя сесть за их стол. И объяснила, что ждет одного джентльмена, но тот запаздывает уже на сорок минут.

— Ох, какой же он джентльмен, — сказал молодой человек с усиками, делая серьезное лицо. — Это просто английский невежа.

Тут все рассмеялись, а Ева обратила внимание на одного из них. Он сидел за столом напротив нее — светловолосый, веснушчатый, крупный, немного сутулый, раскованный — и улыбался шутке, но улыбался про себя — так, словно что-то еще рассмешило его в этой фразе, что-то незаметное для других.

Ева узнала, что все трое были юристами при ирландском посольстве и работали в консульстве на Кларджес-стрит. Когда настал черед светловолосого платить за выпивку, Ева дождалась, пока он подойдет к стойке бара, и попросила разрешения у остальных выйти, сказав, что ей надо припудрить нос. Но вместо этого пошла к стойке бара и встала рядом со светловолосым, сказав ему, что она передумала и лучше заказать ей полпинты шенди вместо джина с оранжадом.

— Хорошо, — ответил он, — полпинты шенди — значит, полпинты шенди.

— Как вы сказали, вас зовут? — спросила она.

— Меня зовут Шон, а двух остальных — Дэвид и Имонн. Имонн — комик, а мы — его аудитория.

— Значит, Шон? А дальше как?

— Шон Гилмартин. — Он обернулся и посмотрел на нее. — А вас, повторите, как зовут, Сэлли?..

— Сэлли Фэйрчайлд, — ответила Ева и почувствовала, как прошлое свалилось с нее разбитыми кандалами. Она подошла к Шону Гилмартину, когда тот передавал ей полпинты шенди, настолько близко, насколько смогла сделать это, не прикоснувшись к нему, и подняла лицо, заглянув в его спокойные, все понимающие и всему улыбающиеся глаза. Что-то подсказывало ей, что история Евы Делекторской подошла к своему естественному концу.

— ВОТ ТАК ТЫ И ВСТРЕТИЛАСЬ С МОИМ ОТЦОМ? — спросила я. — Ты подцепила его в пабе?

— Боюсь, что так оно и было, — со вздохом ответила мать, моментально устремившись взором в никуда. Я поняла, что она смотрела в прошлое. — Я искала подходящего мужчину — искала его день за днем — и вот наконец встретила его. И как только увидела эту его неподражаемую улыбку, сразу поняла: это он.

— Ну, тогда в этом, пожалуй, не было ничего циничного.

Мама посмотрела на меня строго, так она делала всегда, когда я выходила за рамки приличий, вела себя дерзко.

— Я любила твоего отца, — просто сказала она, — он спас меня.

— Извини, — произнесла я тихо, испытывая чувство стыда и виня во всем свое похмелье: я все еще расплачивалась за отвальную Хамида. Я ощущала себя вялой и отупевшей: во рту пересохло, тело изнывало без влаги, и первоначальная «слабая» головная боль перешла в категорию «устойчиво-пульсирующая» по шкале головных болей.

Мама быстро досказала мне оставшуюся часть истории. После встречи в «Дубовом сердце» было еще несколько свиданий — рестораны, танцы в посольстве, поход в кино, — и оба при этом понимали, что сближались друг с другом медленно, но верно. Шон Гилмартин, обладавший связями и влиянием в дипломатическом корпусе, ускорил процесс получения Сэлли Фэйрчайлд нового паспорта и других документов. В марте 1942 года они поехали в Ирландию, в Дублин, где она познакомилась с родителями жениха. Они обвенчались двумя месяцами позже в церкви Спасителя на Данкэннон-стрит. Так Ева Делекторская, ставшая Сэлли Фэйрчайлд, превратилась в Сэлли Гилмартин. Уж теперь-то она была в безопасности. После войны Шон Гилмартин со своей молодой женой вернулся в Англию, где был принят в адвокатскую фирму в Банбери, Оксфордшир, в качестве младшего партнера. Фирма процветала, Шон Гилмартин стал старшим партнером, и в 1949 году у супругов Гилмартин родился ребенок, девочка, которую они назвали Руфь.

— И ты больше ничего о них не слышала? — спросила я.

— Ничего, даже шепота. Я потеряла их полностью — до сего дня.

— А что стало с Элфи Блайтсвудом?

— Он умер в пятьдесят седьмом, кажется, от инсульта.

— По-твоему, смерть была естественной?

— Думаю, да. Слишком много времени прошло.

— И больше не возникало никаких проблем в связи с тем, что ты выдала себя за Сэлли Фэйрчайлд?

— Я ведь вышла замуж и жила в Дублине — миссис Шон Гилмартин — все изменилось, все стало другим. Никто не знал, что случилось с Сэлли Фэйрчайлд.

Мама умолкла и улыбнулась, как будто вспоминая все свои прошлые имена и фамилии, под которыми ей пришлось жить.

— А что сталось с твоим отцом?

— Он умер в Бордо в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Я попросила Шона найти его через посольство в Лондоне после войны. Я сказала ему, что он — старый друг семьи… — Мама сжала губы. — Ну, а как мне было съездить к нему? И Ирэн я никогда больше не видела. Это было бы слишком рискованно. — Она подняла голову. — Чем это малыш там занимается?

— Йохен! А ну-ка оставь его в покое! — рассерженно закричала я. Он нашел ежа под лавровым кустом. — У ежей полно блох!

— А что такое блохи? — заинтересовался сын, отступая, тем не менее, от бурого колючего шара.

— Ужасные насекомые, которые тебя всего искусают.

А мать прокричала:

— Пусть ежик живет в саду! Он уничтожает слизняков.

Встретив такой коллективный протест, Йохен немного отступил и, присев на корточки, стал рассматривать, как ежик медленно разворачивался. Был субботний вечер, и солнце садилось в ставшую уже обычной этим бесконечным летом мутную дымку, уступавшую дорогу сумеркам. В густом золотистом свете луг перед Ведьминым лесом выглядел обесцвеченным, как усталая старая блондинка.

— У тебя есть пиво? — спросила я. Мне внезапно захотелось пива. Я поняла, что мне необходимо опохмелиться.

— Придется идти в магазин, — сказала мать, посмотрев на часы, — который уже закрывается. — Она проницательно посмотрела на меня. — Ну и видок у тебя. Ты что, вчера напилась?

— Вечеринка продолжалась дольше, чем я предполагала.

— Мне кажется, тут завалялась где-то бутылка виски. Хочешь?

— Да, — обрадовалась я. — Немного виски с водой. — И добавила: — Побольше воды, — будто в этом случае пить виски не так стыдно.

Мать принесла мне большой стакан бледно-золотого виски с водой, отхлебнув из которого, я моментально почувствовала себя лучше — головная боль не исчезла, но гул в голове утих, да и раздражения поубавилось. Я решила быть очень доброй к Йохену до конца дня. Я пила и думала, какой сложной бывает жизнь. Фишка легла так, что я сижу сейчас в саду в Оксфордшире жарким летним вечером вместе с сыном, который пристает к ежику, а мама приносит мне виски. Эту женщину, свою родную мать, я, как выяснилось, никогда не знала по-настоящему. Она родилась в России, была британской шпионкой, убила человека в Нью-Мексико в 1941 году, скрывалась от преследования и целое поколение спустя наконец рассказала мне свою историю. А это означало, что… Мой мозг был слишком затуманен, чтобы представить себе полностью всю картину, частью которой была история Евы Делекторской; я могла перебирать лишь ее эпизоды, причем только в определенной последовательности. Внезапно я повеселела — это доказывало, что мы ничего не знаем о других людях, что в жизни возможны любые повороты судьбы. Моя собственная мама — английская шпионка — ну кто бы мог подумать! Получалось, что теперь мне нужно было знакомиться с ней заново, переосмысливать все, что когда-то происходило между нами, подумать о том, как ее жизнь в дальнейшем будет влиять на мою. Все представало в ином и, возможно, более тревожном для меня новом свете. Ну ладно, я решила пока оставить все это на пару дней, пусть информация вылежится, а потом я попытаюсь снова все проанализировать. Моя собственная жизнь тоже была достаточно сложной, и нужно прежде подумать о себе самой. Очевидно, что моя мать была создана из гораздо более прочного материала. Я должна обдумать все, а когда со всем свыкнусь и смогу четко излагать свои мысли — тогда я задам доктору Тимоти Томсу несколько наводящих вопросов.