Юрий Медведь - Исповедь добровольного импотента

И тут я зажмурился от ослепительной ясности нахлынувшего на меня обобщения. Женщина, бананы, внучок, витамины — все частное отступило. Мироустройство во всей своей полноте предстало предо мной.

«О, да! Мир прекрасен! Но вот устроен он погано. Ведь, что получается: ты смотришь на мир — и ты ошеломлен его дарами. Ты жаждешь пресыщения! Но стоит только лишь потянуться к первому плоду, как тут же коварное устройство явит перед тобой легионы преград и препятствий, помех и препон, загвоздок и закавык. Потыкаешься-потыкаешься, намыкаешься и плюнешь: «Да пропади оно все пропадом!» Ну а если сдюжишь и, как водится, пройдя сквозь огонь, воду и медные трубы, все же урвешь заветный плод, то уж какой там аппетит?! Смотришь на обагренный кровью трофей — и блевать хочется. О каком же счастье можно мечтать при таком раскладе?!»

Знакомое, щемящее чувство безысходности всколыхнулось и стало подниматься с неглубоких недр моей души к жалкому сердцу.

Давно, с шестнадцати лет поселилась во мне эта гадость.

Тогда, холодной осенью 1981 года, я, поругавшись с родителями, ушел из дома, чтобы учиться в музыкальном училище на отделении духовых инструментов. Отец доходил до неистовства, доказывая мне, что для занятия музыкой нужен Дар Божий, а у меня нет даже приличного музыкального слуха. Но разве мог я внять его мудрствованиям, когда мое не отягощенное ни опытом, ни приличным образованием воображение рисовало мне те великие моменты душевного экстаза, которые я переживал сам, слушая музыку, и которые жаждал вызывать в моей будущей публике.

Трудился я упорно. Дул со всей мощью, присущей моим легким. Падал в обморок, поднимался и дул. Дул, когда шла носом кровь. Дул, когда все шли пить «Лучистое». Много дул… Но даже не достиг успехов бедняги Сальери — Музыка не поддавалась только лишь мозолям и поту. Музыка требовала большего — прописки Бога. И тогда я рискнул обратиться к Вседержащему непосредственно.

Как-то в журнале «Вокруг Света» мне попалась статейка, в которой описывался удивительный случай:

Австралийского фермера поразила молния. И фермер не только не умер, а наоборот — переродился! Отныне любое наблюдаемое им внешнее событие, или малейшее движение его души, или даже сам ход мыслей все теперь преломлялось в нем и представало в грандиозных музыкальных образах. Фермер стал их записывать, и мир обрел музыкального гения! Конечно, читал я и о других, совсем не привлекательных последствиях грозного атмосферного явления, но положение мое было безвыходное и мне ничего не оставалось делать, как только поджидать грозу.

И вот наконец средь бела дня горизонт почернел, разбух и стал стремительно надвигаться. Я влил в себя бутылку «Лучистого» и вышел на обрыв самой короткой в мире речки с самым нелепым названием — Мородынка. После неистовых порывов горячего ветра… Началось!

Я стоял на краю, доступный и уязвимый. Но юркие молнии шныряли по черному небосклону, совершенно не обращая внимания на мою преклоненную голову. Громовые раскаты сотрясали подо мной почву. Колючий дождь хлестал по щекам. Я рухнул на колени и, обливаясь слезами, просил Всевышнего о снисхождении, требовал справедливости, угрожал, что если он не смилуется и не озарит меня, я брошусь с обрыва в самую вонючую в мире Мородынку вниз головой и пойду ко дну без всякого покаяния…

Но, видно, шелест ливня и взрывы грома поглощали мои стенания, не допуская их до Божьего уха.

Обессилев, я уснул, так и не дождавшись ответа.

А на утро в пелене похмельной тоски я ощутил тяжелое, неумолимое присутствие Безысходности. С тех пор это чувство всегда со мной, и по сей день из меня так ничего и не получилось.

Резкое торможение поезда прервало мои размышления. Вагон остановился, женщина поднялась, двери распахнулись, и она вышла. Я смотрел ей вслед с чувством неприязни. Своим жалким поведением эта неудачница пробудила во мне темные силы, которые пошатнули мою уверенность в завтрашнем дне. А завтрашний день был особенно важен для меня. Потому что он должен был стать первым днем моей Новой жизни! Моей Надежды!

«Новая жизнь! Уж не очередная ли иллюзия закралась мне в душу?» — все сильнее свербело у меня в мозгу.

«Так — стоп!» — судорожным натиском обветшалой воли подавил я подступающий приступ малодушия.

«Опять чуть не сорвался в пропасть. Нет уж, хватит. В тридцать три это непозволительная роскошь. Контроль над мышлением — вот что спасет меня! Хватит всеохватывающих обобщений! Надо подчинить свой мозг только одной задаче — достижению конкретной цели. Да! Наличие конкретной цели — вот краеугольный камень Новой жизни! Вот панацея от всякого хаоса!»

Бодрость духа постепенно возвращалась ко мне. Я закрыл глаза и попытался представить себе свою конкретную цель.

Абсолютно черный экран повис перед моим внутренним взором.

«Чего я хочу добиться?» — пытался я направить мысль в нужное русло. Но вместо спасительной конкретики весь экран одна за другой, словно капли налетевшего дождя, заполнили ослепительные кляксы и принялись копошиться там, как опарыши на дне консервной банки запасливого рыбака.

Мне стало дурно, но я силился не открывать глаз.

Удивительное дело! Я с легкостью воспламеняюсь самой невероятной идеей и способен беззаветно служить ей, укрепляя и развивая в своем воображении, но такое заурядное словосочетание, как «конкретная цель», действует на мою фантазию удручающе — от смятения до паралича.

— Мам, вот швободное мешто! — послышалось совсем рядом.

«Может, потребуется уступить место?» — с облегчением подумал я и открыл глаза.

Напротив, стоял малыш в шубке и кожаной шапке с козырьком. Щеки у него были пухлые и розовые. Вообще-то, дети мне нравятся, даже очень, но от того, что я не решаюсь завести собственных, они меня раздражают.

— Ну, шадишь быштрей, — голосил пухлощекий в сторону, идущей по проходу пышной женщины в китайском пуховике и с объемными сумками в руках.

— Не кричи, — спокойно сказала женщина и со вздохом «уф-алла» опустилась на сидение.

Бутуз тут же вскарабкался ей на колени и с усердием кошки, готовящейся справить нужду, стал усаживаться. Мать, не обращая на его возню никакого внимания, разглядывала рекламные наклейки и трафареты, заполняющие стены и окна вагона. Наконец малыш угнездился и обратился к родительнице:

— Мам, ты видела брелочки, там в ларьке?

— Видела, сына.

— Мам, вот тот крашненький, помнишь, мне очень нравитшя.

— Сына, он пятнадцать рублей стоит.

— Ну, мам! — загнусавил малыш и вдруг воодушевленно продолжил: — Он такой маленький, крашивенький! Разве пятнадцать, это много, мамуль?!

— Это две буханки хлеба, сынок, — продолжая изучать рекламу, ответила мать.