Харуки Мураками - TV-люди

Он ушел в ванную принять душ. Вытираясь полотенцем, вернулся в комнату, она с закрытыми глазами лежала на животе. Он присел рядом. А затем, как обычно, скользя взглядом по названиям опер на корешках пластинок, тихонько стал поглаживать ей спину.

Затем женщина встала, аккуратно оделась и пошла на кухню варить кофе. Чуть позже она сказала:

— Послушай, а ты всегда разговариваешь сам с собой?

— Сам с собой? — с удивлением переспросил он.— Сам с собой, в тот самый момент?

— Да нет. Не тогда, в обычное время. Например, когда душ принимаешь. Или когда я на кухне, а ты газету читаешь.

Он помотал головой.

— Я об этом не знал. Не замечал, что разговариваю сам с собой.

— Но ты разговариваешь, честное слово,— сказала она, крутя в руках его зажигалку.

— Не то чтобы я тебе не верил,— сказал он с недовольством в голосе.

А затем зажал сигарету зубами, взял у женщины зажигалку и закурил. Недавно он перешел на «Seven Star». Потому что ее муж курил «Seven Star». До этого он все время курил «Short Hope». Она не просила его курить те же сигареты. Он сам это почувствовал и сменил марку. Подумал, что так будет, несомненно, удобнее. Будто бы в мелодраматическом сериале.

— Я тоже в детстве часто сама с собой говорила.

— Правда?

— Но мама меня отучила. Мол, это некрасиво. Стоило мне начать говорить с собой, как она меня строго ругала. Даже в шкафу запирала. А в шкафу ведь так страшно было. Темно и плесенью пахло. Даже колотила меня порой. Линейкой по коленкам. И так я постепенно отучилась говорить сама с собой. Совершенно перестала. Так неожиданно, вроде и хочешь сказать и не можешь.

Он молчал, не зная, что и сказать. Женщина прикусила губу.

— Даже и сейчас слова вроде готовы сорваться, но инстинктивно проглатываешь их. Потому что в детстве заругали. Но я этого не понимаю. Что плохого в том, чтобы говорить самому с собой? Просто ведь слова естественно рождаются, вот и все. Будь мама сейчас жива, я бы хотела у нее спросить. Что в этом плохого?

— Умерла?

— Да,— сказала она,— но я бы хотела ее расспросить. Почему она так обходилась со мной?

Она теребила в руках кофейную ложечку. А затем внезапно бросила взгляд на настенные часы. Когда она посмотрела на часы, за окном опять прошла электричка.

Она подождала, пока электричка пройдет. А потом сказала:

— Я вот думаю, человеческое сердце похоже на глубокий колодец. Никто не знает, что у него на дне. Остается лишь воображать, исходя из формы того, что временами поднимается наверх.

Какое-то время оба думали о колодцах.

— А о чем я говорю? — спросил он.

— Хм,— сказала она, медленно покачав головой несколько раз. Словно бы аккуратно проверяла, как работают шейные суставы.— Ну, например, о самолете.

— Самолете? — спросил он.

Она подтвердила. О самолете, который летит в небе. Он рассмеялся. С чего ему говорить о самолетах. Она тоже рассмеялась. А затем провела указательными пальцами в воздухе, будто измеряла длину воображаемого предмета. У нее была такая привычка. Он тоже иногда делал такой жест. Ее привычка передалась ему.

— Очень отчетливо говоришь. Ты и правда не помнишь? — спросила она.

— Не помню.

Она взяла ручку со стола, покрутила ее в руках, а затем опять посмотрела на часы. За пять минут стрелка часов продвинулась точно на пять минут.

— Ты говоришь сам с собой стихами.

Сказав это, она немного покраснела. Ему стало както странно: почему она краснеет оттого, что он разговаривает сам с собой.

— Говорю сам с собою стихами,— сказал он. Она опять взяла ручку. Желтая пластиковая ручка, на которой написано «В честь десятилетия филиала», наверное, из какого-нибудь банка.

Он показал на ручку:

— Если я опять что-нибудь буду говорить, может, запишешь?

Она внимательно посмотрела на него, проникая взглядом в его глаза:

— Ты правда хочешь знать? Он кивнул.

Она взяла блокнот и принялась писать в нем. Медленно, но не прерываясь и не останавливаясь, она водила ручкой по бумаге. А он в это время, подперев щеки руками, смотрел на ее длинные ресницы. Она моргала раз в несколько секунд с неравными интервалами. Внимательно всматриваясь в эти длинные ресницы — эти ресницы, еще недавно мокрые от слез,— он опять перестал понимать. Какой смысл в том, что он спит с ней? Его охватило чувство, что чего-то не хватает, словно из сложной системы изъяли один фрагмент и она стала пугающе примитивной. Он подумал, что так он уже никуда не сможет продвинуться. От этой мысли стало нестерпимо страшно. Такое чувство, что он сам может раствориться и исчезнуть. Вот именно, я пока еще молод, как свежая грязь, и говорил про себя стихами.

Закончив писать, она протянула бумагу через стол. Он взял ее.

На кухне затаился какой-то остаточный образ. Когда он был вместе с ней, то порой ощущал присутствие этого образа. Образа чего-то утерянного. Образа того, о чем он не помнил.

— Я как следует, наизусть запомнила,— сказала она.— Вот твои слова о самолете.

Он прочитал вслух.

Самолет.

Самолет летит.

Я в самолете.

Самолет.

Летит.

Но если я и летал.

В небе ли был.

Самолет?

— И всего-то? — спросил он немного ошеломленно.

— Ага, только это,— сказала она.

— Не верится. Так много слов, а я совсем этого не помню,— сказал он.

Она слегка прикусила нижнюю губу и улыбнулась:

— Но ты это говорил. Он вздохнул.

— Странно как-то. Я ведь ни разу не думал о самолете. Совершенно никаких воспоминаний. С чего вдруг появился этот самолет?

— Но ты только что в ванной это сказал. Пусть ты и не думал о самолете, в твоей душе, где-то в глубине далекого леса, есть мысли о самолете. Или гдето в глубине леса ты строил самолет.

С легким стуком она положила ручку на стол, а затем подняла глаза и внимательно посмотрела на него.

Некоторое время они молчали. Кофе на столе продолжал мутнеть и остывать. Земля крутилась вокруг оси, луна тайно меняла силу притяжения и вызывала приливы. В тишине текло время, а по железной дороге прошла электричка.

И он, и она думали об одном. О самолете. О самолете, который его душа строила в глубине леса. Насколько он велик, какой формы, в какой цвет выкрашен и куда направляется? И кто на нем летит? Этот самолет, который в глубине леса ждет кого-то.

Через некоторое время она опять заплакала. Впервые она заплакала второй раз за день. Такого прежде не было. Для нее это было чем-то особым. Он протянул руку через стол и дотронулся до ее волос. Какоето очень реальное ощущение. Ощущение чего-то твердого, гладкого и далекого, будто в нем была сама жизнь.

Он подумал.

Да, в то время я говорил сам с собой стихами.

Ранний период эпохи развитого капитализма.

Это реальная история и в то же время поучительный рассказ. А еще это фольклор (народное предание) наших шестидесятых годов.