Юрий Медведь - Исповедь добровольного импотента

– Почему пьяный? Просто возбужден немножко. Слышала же, трубы дармовые подвернулись, а он же, кажется, новый дом себе строит.

Я нащупал на комоде флакон с туалетной водой и азартно освежился.

– А что это за трубы такие, дюймовочки? Диаметром в дюйм, что ли? Так мог бы и сам погрузить. Пить наверное зовет? – не унималась мать.

– Да с чего пить-то? Канализационные трубы, а дюймовочки, потому что хрупкие очень. Чугунные же.

Я не скрывал озорной улыбки на своем лице. В доме была темнотища. На душе у меня уже плясали чертенята. Прямо как в юности, как почти 20 лет назад.

– Я не надолго, мам, ты не закрывайся.

– Оденься потеплее, простынешь после бани.

Я вышел на крыльцо и прикрыл дверь. Инга радостно заскулила.

– Цыц! – прикрикнул я и пошел к воротам.

В соседнем доме было темно, но я знал, что сейчас за мной из-за занавески наблюдает Кашириха – вечный шпион и доносчик. Как не конспирировались мы в пору своего активного познавания мира, все равно родители были в курсе всех наших экспериментов. Кто, с кем, и когда. Недавно выяснилось, что Кашириха даже числилась штатным осведомителем в местных правохранительных органах. И мне вновь захотелось потягаться с профессиональным резидентом. Поравнявшись с кустом жасмина, я на некоторое время скрылся с поля ее зрения. И вот что я сделал. Я опустился на четвереньки и хоронясь за клумбой пахучих цветов пополз обратно к крыльцу, потом метнулся за дом, обогнул его и выскочил с другой стороны. Занавески на окнах Каширихи колыхалась, бедная старушенция металась от одного окошка к другому. Она потеряла меня. Я осторожно пробрался к забору и перемахнул на улицу.

Кацо сидел у ворот возле столба. Я слабо присвистнул, кося под сверчка, и подал ему знак рукой. Кацо сообразил слета – встал на четвереньки и подполз ко мне.

– Игорек, значит так, – горячо зашептал он, подминая меня под себя. – Сейчас мы с тобой будем ебаться!

– Это лишнее, Колян, – сказал я, пытаясь выбраться из его жестких объятий. – Я тебя ценю, как друга детства, но не более.

Мы катались по влажной и мягкой молодой траве. Кацо беззвучно хохотал.

– Молодец, режиссер хуев! И чего ты застрял в своем Питере, мы бы с тобой здесь весь электорат переебли.

– Так может вместе в Питер махнем? Там масштабнее.

– Нет я толчею не люблю. Сейчас увидишь, как мы тут отрываемся.

Мы лежали на спинах и приводили в порядок сбившееся дыхание. Небо было просто завалено звездами. Да такого в Питере не увидишь!

– Все, от винта! – скомандовал Кацо и вскочил на ноги. – Карета в военгородке, в проулке.

Я поднялся, и мы двинулись к воротам военного городка. Во время войны здесь дислоцировалось авиационное училище, где за три месяца желторотиков обучали взлету, посадке, нехитрым маневрам и отправляли на фронт. До сих пор на местном кладбище сердобольные старушки ухаживали за могилками погибших во время тренировочных полетов трех югославских курсантов.

– Я сказал им, что ты кинорежиссер, понял? – вводил меня в курс дела Кацо.

– А они, что актрисы?

– Конечно! Одна стеклотарой жонглирует в заготконторе, другая ваучеры тасует в сбербанке.

– Тогда я лучше представлюсь каталой с Деребасовской.

– Нет они хотят отдохнуть культурно, и я обещал им, что все будет на высшем уровне.

– Понятно.

Мы прошли немного по темной аллее городка, свернули в проулок и сразу уткнулись в МАЗ. Огромная кабина с белой радиаторной решеткой и поблескивающими никелированными ободами на фарах напоминала физиономию улыбающегося из темноты негра-великана.

Кацо отворил дверцу со стороны водителя и пропустил меня вперед.

Из салона доносилась музыка, потягивало табачным дымом.

– Пупа, пупа, – запел Кацо приседая в такт, – в блюдце плавала залупа.

Я ступил на подножку и полез в салон.

– Добрый вечер, дорогие мои россиянки! – продекламировал я голосом нашего вечно недомогающего президента, обращаясь к двум темным фигурам, что виднелись в глубине салона.

Фигуры прыснули.

Кацо уселся за руль и захлопнул дверцу. Вспыхнул яркий свет.

– Девчонки, знакомьтесь – кинорежиссер из Питера, проездом в Голливуд, – отрекомендовал меня Кацо и азартно почесался.

Мы отщурились и осмотрели друг друга.

Им было за тридцать. Одна худая, бледнокожая, узколицая с нижней челюстью похожей на носок восточных туфелек. Вторая крупная, загорелая с длинными пепельными волосами перетянутыми сзади в хвост.

– Иннокентий Эйзенштейн, – представился я.

– Вера, – подчеркнуто пренебрежительно бросила худая и полезла на спальное место, выставив мне на обозрение довольно изящную задницу в шерстяных подштанниках.

Кацо пихнул меня в бок, и я переместился на место Веры. Поближе к предназначенной для меня…

– Наташа, – назвалась она и застенчиво отвернулась.

Я стрельнул по ее фигуре. Коренастенькая. Грудь большая. На шее родинка.

– Верунь, фуражку там не раздави, – ласково заметил Кацо, копошащейся в спальнике девице, затем нырнул под руль и вынырнул с бутылкой в руках. – Сегодня день Военно-воздушных сил, все должно быть по уставу. Але, гараж! – похлопал он свою подружку по непоседливой попке.

– Лапы убери, – буркнула Вера и лягнула Колю в шею. Он поймал ее ногу и крепко поцеловал в лодыжку.

– Дурдом, – мягко сказала Наташа и глубоко вздохнула.

– Ну, что со знакомством? – сказал я и взял с передней нарели граненую стопку. Похоже из нее только что выпивали.

– Веруня, тару, – скомандовал Кацо и откупорил бутылку.

На мое сидение выкатились недостающие три стопки. Я отдал наполненную Наташе. Пальцы у нее были жесткие и шершавые.

– Ну, ребятишки, – лучезарясь улыбкой начал Кацо, – личный состав укомплектован. Выпьем же за любовь, которая не дает нам покоя ни днем, ни ночью!

И захватив губами края стопки по всей окружности, Кацо опрокинул содержимое в себя.

Я чокнулся с Наташей, Верой и выпил. Самогон моментально опалил меня от голосовых связок до прямой кишки.

– Ого! – выкрикнул я.

Наташа поднесла мне малосольный огурчик. Я откусил с ее руки и поцеловал в ладошку. Она засмеялась и доела остатки.

– Веруня, контакт! – гаркнул Кацо.

Веруня метнулась к панели, откинула крышку и вдавила огромную красную кнопку. МАЗ встрепенулся и заревел.

– От винта!

Двумя руками Веруня вцепилась в рычаг переключения скоростей и рванула его на себя. Послышался треск, свет в салоне погас, вспыхнули фары, просветив насквозь весь военный город. Вера прыгнула Кацо на колени и обхватила его непутевую голову своими бледными руками.

– Из города выйдем, я сама поведу, понял?! – задыхаясь от страсти прошипела Веруня. В ее расстегнутой кофточке мелькали маленькие груди.