Борис Можаев - Полтора квадратных метра

– В том-то и беда, что по закону. Дура Фунтикова успела провести через исполком это решение.

– Катька, что ль?

– Она. На старости лет за инвалидами ухлестывает.

– Сладкую жизнь с Овсовым вспоминает.

– Га-га-га!

– Уха готова!

– Мужики, хватит трепаться! За дело. Где кружки? Федя, Коля, позовите-ка пасечника! Пусть меду сюда тащит. Да ложек деревянных… А то железными рот обожжешь.

На другой день пополудни Федулеев вызвал к себе в кабинет сотрудника газеты Сморчкова и сунул ему жалобу, подписанную Зинкой и Еленой Александровной.

«Мы, нижеподписавшиеся, просим обуздать Полубояринова, поскольку он захватил общую территорию коридора путем переноски двери на полтора метра…»

– Но тут нет резолюции товарища Павлинова. А ведь жалоба ему адресована, – сказал Сморчков, кончив читать жалобу.

Федулеев, красный, одутловатый от вчерашней охоты, помотал головой и сделал губами эдакое «р-р-р», будто его только что стошнило, потом сердито, с недоумением поглядел на Сморчкова:

– А я тебе что, не авторитет? Понимаешь, склочника привести к порядку надо?!

– Дак я не против, – заморгал своими светлыми ресницами сотрудник редакции.

– Ну?! Сходишь к нему и осторожно, издалека, вроде бы с сочувствием расспроси его. И пошире окинь, пообъемнее! Чем недоволен? На кого претензии имеет? И тому подобное… А потом в захвате общей территории обвини. Ткни его в полтора квадратных метра. Мордой об пол. Понятно?

– Сообразим.

Витя Сморчков был человеком творческим, исполнительным. Его посылали на задание, когда нужно было из воровства, мошенничества или мордобойства извлечь высокую мораль насчет служения обществу… И с этой высоты горьким укором, призывом к совести, разуму поставить в строй паршивую овцу, отбившуюся от стада.

Сухонький, тихий, весь в коричневых конопатинках и в желтом пушке, очкастый и уши лопухами со спины, как у тушканчика, он сам вызывал к себе сострадание. «О чем тебе рассказывать, очкарик?» – спросит умиротворенно иной напроказивший бедолага. «А вы мне про себя, про свое прошлое. Случаем, не обижали ли вас?» Кого же не обижали на Руси? И кому не хочется поплакать в жилетку? Витя Сморчков охал, переживал, возмущался… Словом, настраивался на волну, а потом уж извлекал мораль.

Павел Семенович встретил Витю, как родного брата.

– Не обижали?

– Ну, что вы? Как без этого? Было, было…

Мария Ивановна как своему сотруднику – все-таки она главбух в редакции – поставила ему наливочки вишневой, грибочков маринованных:

– Кушайте! Не побрезгайте… И кто же вас надоумил зайти? – хлопотала она вокруг Вити. – Вы свой человек – перед вами как на духу. Вот она, видите, дверь? На полтора метра перенесли. Дымоход мешал. А главное, Чиженок одолевал.

Но Витя мало интересовался дверью. Он все на обиды напирал. Покопайтесь в памяти, вспомните! Павел Семенович вспомнил, что в каком-то сорок восьмом или девятом году его снять хотели. Сначала зубной кабинет перевели на хозрасчет, а потом добавили еще одного техника. А у него, Павла Семеновича, весь инструмент для себя приспособлен.

– Видите, я ж об одной ноге, да и рука левая не того – пальцы не гнутся. Вот я и перевел все оборудование на одну руку и ногу. А тут приказ: в две смены работать. Кому ж здоровому со мной захочется работать? Нашелся один умник из областного здравотдела – мы, говорит, на поток зубную технику должны поставить, а этот Полубояринов всю нашу сменную работу разбивает. Не можем мы отдать ему технику в частную собственность. На этом основании меня взяли да уволили. Но ЦК профсоюза медработников восстановил меня и за прогул приказал оплатить. Да я вам покажу выписку из решения. Хотите?

– Не надо! Верю, верю… – Витя приложил руки к груди и улыбнулся так сладко, словно ложку меду проглотил. – Я вот насчет вашего увечья интересуюсь: это что ж, от первой мировой войны или от второй?

– Ну что вы? В первую мировую я еще пацаном был, – сказал Павел Семенович. – В двадцатом году играл на дворе. Мне попалась ржавая граната. Вот она меня и оскоблила.

– Ах, какое несчастье! – Витя покачал головой и что-то записал в блокноте.

Потом он осмотрел комнату и кухню, спросил: работает ли голубой огонь, то есть газ? Не течет ли где? И площадь какая? Дерматиновую обшивку на двери пальцем потрогал и сосчитал, сколько порезов на ней.

– Жалобы есть какие? Или, может, претензии? – спросил под конец.

Отозвалась Мария Ивановна:

– Теперь, слава богу, нет. Милиционера наказали. Чиженок сидит – пятнадцать суток дали.

– А вы больше ничего не писали? – обернулся он к Павлу Семеновичу.

Павел Семенович задумался:

– Писал я насчет торфоразработок в газету «Известия».

– Так, так… Это интересно!

– Наша область имеет богатейшие залежи торфа. До четырех метров достигает толщина пласта. И никто его не разрабатывает. А электроэнергией снабжают нас от Шатуры. Это ли не головотяпство?

– Кто же, по-вашему, виноват?

– Московский совнархоз и его планирование.

– Но ведь его уже нет. Он ликвидирован.

– Это не важно. Люди-то остались.

– Пра-авильно, – сказал Витя.

Расставались долго; Павел Семенович тряс Витину руку, а Мария Ивановна уговаривала:

– Вечерком заглянули бы как-нибудь. Вот осенью сын приедет с Бертой.

– Спасибо! Непременно воспользуюсь, – отвечал Витя.

Под конец Павел Семенович совсем расчувствовался, он обнял Сморчкова за плечи и пошел выдавать ему свои проекты:

– У меня есть идея! Давайте напишем вместе статью – как оживить город Рожнов? Перевести сюда из Московской области обувную или трикотажную фабрику? Вдохнуть в него пролетарскую струю. А? Да, вы знаете, на Пупковом болоте грязи лечебные! Построить бы грязелечебницу да гостиницу. Курорт в средней полосе? Это тебе не юг… Какая экономия на одних только поездках? И молодежь вся на месте останется… А то про фосфориты напишем? Розовые! Их свиньи раньше носами разрывали… Дайте мне денег сто тысяч и одну цилиндрическую мельницу. И чтоб я сам хозяин был. То есть кого хочу нанимаю и плачу сколько хочу. Через месяц суперфосфат выдам!

– Откуда вы все это берете? Какие мысли! – одобрил Витя.

– Исключительно от скуки… От нечего делать. В кабинете шесть часов отстою, и девать себя некуда. Энциклопедию читаю, Брокгауза и Ефрона.

– Где ж вы ее достаете?

– У доктора Долбежова. Вот у кого голова-то! Он знает все старые границы нашей губернии. Говорит, по три миллиона пудов одного сена вывозили с наших лугов только в Москву. Царские конюшни Петербурга на нашем сене жили. А теперь вот распахали, говорит, луга – а есть чего?

– Он что, сено ест, ваш доктор? – усмехнулся Сморчков.

– Это он к примеру. Так что вы не подумайте насчет иного прочего. Живем-то мы ноне хорошо… – рассыпчато, бисерном подхохотнул Павел Семенович.