Альберт Лиханов - Слётки

Однажды он возвращался из школы, и на полдороге его нагнал Ефим, младший из торгового племени погодков – он школу кончил, учился на втором курсе политехнического, который имел у них в городе свой филиал – от армии родители его откупили. Тут же он сунул Глебке банку колы, и они шли, прихлебывая подслащенную бурду, обладавшую, как услышал это Глеб от Марины, двумя качествами: вода – русская, электричество на заводе, где ее разливают, русское и деньги за колу платят русские. Даже моча, получающаяся из колы, русская. А вот деньги за нее попадают в Америку. И выгода от этой колы получается американская. Неслабо! Вон сколько миллионов русаков хлещут это пойло с выгодой для американов! А пиво! Ведь все пивные заводы, кроме одного, у финно-шведо-датцев! И пива льется океан! А виски всякие! А шоколад! Даже водка! Эх, простодушная нация!

Глебка просто так, смеха ради, стал Ефимке рассказывать слышанную эту экономтеорию, тот удивился, хоть студент, задавал вопросы, этакий получился неожиданный семинар.

Они даже не заметили, как столкнулись с целой стайкой чернявеньких пацанов – было их человек пять или шесть, причем двоих, старших, Глебка знал, они жили в доме, который построил Хаджанов на месте голубого домика.

Парни эти двигались как-то не по-здешнему – не рядком, перекрывая дорогу, как русские хулиганята, но живо расступаясь, когда надо было уступить старику или просто взрослому, не сбитой маленькой компашкой, плотной и непробиваемой, а этаким эшелонированным порядком – впереди помладше, в середине – и есть середняк, а замыкали группу старшие, подававшие, если надо, короткие гортанные команды.

Встретившись с Ефимом и Глебкой, они не приняли вправо, на свою часть дороги, а как бы обтекли их со всех сторон, при этом кто-то, похоже, из средних пацанов то ли нарочно, то ли случайно поддел студика Ефимку под локоть, и банка с колой выпала из его руки. Ефимка громко матюгнул-ся, но толпа чернявых уже миновала, а через мгновенье, будто после раздумья какого-то или после команды, расхохоталась, и тонкий голосок, видать, из младших, незлобно воскликнул, ни к кому не обращаясь:

– Русский ишачок!

Потом Глебка не раз подумает, что крикни этот голос – «ишак», все бы обошлось, быть может, а вот «ишачок» их обоих необъяснимо разъярил.

Вот в этот миг какие-то материи сомкнулись в Глебке, энергия ярости, не слишком объяснимая, вступила в область лба и ушей – они с Ефимкой бросились вслед за чернышами. Те, забыв про оскорбление, мелкой рысцой двигались вперед, обмениваясь гортанными звуками, и не оборачивались назад, безмятежно зачислив на свой счет легкую уличную победу. И потому два коршуна, ловко налетевшие сзади, достигли цели легко и с абсолютной точностью – двух старших из троих, двигавшихся к ним спиной, они снесли легкими ударами ног под коленки, третий ринулся вперед и снес несколько средних, средние наткнулись на младших и уронили их – прямо-таки эффект домино! Сбив арьергард, Глебка и Ефим сразу и запросто одержали победу.

Они не стали никому ничего добавлять, развернулись в сторону дома и довольно быстро утешились, не придав стычке серьезного значения, но в тот же вечер окно Глебкиного дома разлетелось от камня, влетевшего прямо на половик. Бабушка перепугалась, повторив двадцать раз, что за всю её жизнь никогда такого не случалось.

Глебка накинул пальтецо и отправился к братьям. Они хорошо знали городскую торговую топографию – кому, что и где принадлежит, и объяснили Глебу, что восточники, или «юги» – так никто и не знал, какой именно они национальности – владеют палатками возле автовокзала, недалеко от санатория, еще кое-где, вразброс, и несколькими магазинчиками покрупнее, уже давно составляя торговую конкуренцию не только семье горевской троицы, но и вообще местным.

Ничего в Глебке не клокотало, не бурлило, не пенилось. Энергия, пусть совершенно не ядерная, но какая-то деловая, что ли, высвобождалась не торопясь, даже разумно, по крайней мере расчетливо, превращаясь в простецкую мысль: чернявые здесь не хозяева, а гости, и хамить не имеют права, а значит, надо им дать понять, как положено вести себя в гостях.

Глебка предложил поджечь палатку. Для начала – одну. Но так, чтобы, понятное дело, комар носа не подточил. Братья дружно возликовали, хотя были старше своего командира. И если Ефим – второкурсник, то Федя учился на третьем, а Петя так и вообще на четвертом курсе все того же благословенного Политеха из-под Москвы, который раскинул тут свои образовательные шатры. Могли бы охолонуться, отказаться – но заело их, что ли?

Это оказалось проще пареной репы.

В братниной торговой семейке к тому времени была поношенная «газель» – для перевозки грузов, а в ней бензин, и они скачали из бензобака небольшую пластиковую канистрочку, литра два горючки.

Единственная трудность – как объяснить потом, где был, потому что акция планировалась на полночь – время почти что мертвое. Краснополянск ведь не столица какая-никакая, а просто дырка от бублика, зимой в десять только телевизионные экраны за окнами помаргивают, а улицы мертвы, магазины, не говоря про киоски, давно закрыты, кинотеатры сплошь погорели, лишь кое-где подсвечены двери увеселительных заведений, вроде пары ресторанчиков да десятка баров. А так – тишь да благодать, деревня, она и есть деревня. Впрочем, кому объяснять – народ всё взрослый, почти образованный – кроме Глебки.

Двое братьев, что помоложе, двигались впереди, их задача – слегка подсвистнуть, если возникнет опасность, в других же случаях двигаться молча и на пьяных мужиков, к примеру, или еще каких случайных забулдыг, независимо от пола, не реагировать. Посередке двигался боевик Глебка, в руке он держал плотную старую бабушкину сумку, сплетенную из какой-то замызганной, но тем не менее прочной синтетики, а в ней таилась канистра, в силу недополненности издававшая хлюпающие звуки. Еще один брат, на расстоянии метров пятидесяти, замыкал цепочку.

Намеченный к отмщению ларек был со всех сторон закрыт фанерными щитами на хлипеньких навесных замках. Глебке на минуту стало как-то совестно, не по себе. Ну и чем виноват перед ним этот черный неодушевленный предмет, напичканный разнопородной жвачкой, бутылками и прочей мурой? Он, однако, быстро прихлопнул странное свое сочувствие, себя же и укорил: ведь это именно он предложил проучить чернышей таким убедительным способом.

Братья рассредоточились вокруг и стали описывать неторопливые круги вокруг ларька, страхуя исполнителя от неожиданной опасности.

Глебка открыл канистру и, отогнув края сумки, вылил содержимое на стены и даже на крышу, пусть и не сильно, но заснеженную, заплеснул. Туда же потом кинул и сумку с опустевшей тарой.