Альберт Лиханов - Слётки

Уже, кажется, в таком-то и таком-то месте никто не ходит и покупателей не окажется, но – нет, сколотят четыре стенки да крышу, набьют под самый потолок разной ерундой – от «швепса» и водки до шоколадок да жвачек, и даже тупик, неходовое раньше местечко, вдруг растоптанным оказывается, расхоженным – получается, людям везде и всюду требуется этот бросовый, в общем-то, товарец далеко не первой необходимости.

И все уж теперь знали в городке – это хаджановское, майорское. Никто киоски эти больше не поджигал.

Тем временем, и это было в июне, Борик опять исчез. Вернулся очень быстро, дня через четыре, но весь в свежих коростах и синяках, будто его кто-то сильно бил или откуда-то он упал, может быть.

Мелькнул на несколько часов и опять пропал, теперь вместе с Мариной.

Вернулись они через три недели, загорелые и веселые, никаких ссадин и синяков, даже царапин. Пожалуй, в те несколько часов Бориса только и видел кто, так это Глебка, ну и, понятно, Марина. Так что ссадины и синяки никто не запомнил.

Вернувшись, как он сказал, с отдыха, от моря, Боря был весел и бодр, но Глебка сразу почувствовал, что бодрость эта натужная, а брат делает только вид, будто все в порядке. Лезть с расспросами не стал, но понял и так, что какое-то Борино дело не просто сорвалось, а обломилось. Может, радуется только тому, что ноги унес?

Они опять ходили по своему бережку – теперь его окончательно затянула трава, цветы полевые, и снова там скакали кузнечики и гнездились певучие птицы. Но Глебке казалось, что все же иной стал этот кусочек земли. Сломанный.

Борик говорил как и прежде, и через речку они перебирались снова и теперь, уже в полное, теплое лето бродили там пешком, а Глебка просто явственно чувствовал разницу между тем, что сейчас, и тем, что было у них с братом так недавно.

Тогда они соединились, как в раннем детстве, а теперь, ни слова дурного друг дружке не сказавши, стали как чужие. Боря о чем-то мучительно думал, что-то соображал, но и Глебка ни слова не сказал откровенно, по-братски.

Какая-то между ними пролегла новая полоса. Может, мертвая?

Один лишь раз поведал Боря байку про Иностранный легион. Есть, оказывается, до сих пор такая полулегальная, наемная, частная армия, а в самом начале была она французской и называлась Французский легион. Брали в нее отважных бойцов, отпетых головорезов, платили им огромные деньги и бросали на самые сложные операции. Например, президента какой-нибудь чернозадой республики сбросить, а на его место поставить короля, даже императора. Или, напротив, короля сбросить, президента поставить. Кто больше заплатит. Их нанимали и на дела попроще – например, убрать одного мафиози в пользу другого, и наоборот. В общем, использовали и, что самое интересное, используют этот легион до сих пор в целях нелегальных, чаще всего необъявленных. А нанимают их втихую, конечно, разные силы – от государств до богачей, и вообще тайных сил. Легион этот в кучу не собирается, бойцы живут порознь или маленькими кучками, обладают мощной связью и, когда надо, собираются в боевую единицу просто мгновенно. У всех контракты. А за кровь, за победы, за собственные раны, ну и, конечно, за жизнь – особые, сногсшибательные тарифы.

– Ей-Богу, я бы туда рванул, – сказал Боря, – да вот беда! – И он показал на шрам от своей раны. На рассказ этот про Иностранный легион Глебка усмехнулся:

– Сказки Шехерезады.

– Ничего подобного, – вяло, даже не возмутившись, возразил Боря. – Не просто реальное, а вполне законное дело. Надо только от российского гражданства освободиться. Русские там есть. Но официально их не берут. Так что не получится… Надо здесь.

Но что – здесь? Это оставалось за ширмой, за кулисами, в тумане.

И вот он снова ширкнул в этот туман. Раз, и исчез. Опять прибежала Марина, спросила, где Боря, и горько заплакала.

Новым, недетским взглядом смотрел на нее Глебка. Поднималось в нем новое, раньше незнаемое чувство – жалость к этой женщине, понимание ее одиночества, ее страха за любимого, который, исчезая, всякий раз как будто репетирует уже сыгранное однажды – свою гибель.

Глебка подошел к Марине. Она сидела на стуле.

Без всякого стыда, без игры, искренне и горько, он обнял за голову эту угловатую женщину, и как седой старец, а может, даже священник, уполномоченный самим Богом утешать и снимать со страждущих боль, поцеловал ее в макушку.

Дальше все не просто побежало, а полетело.

Как ни в чем не бывало, снова появился Борик. Быстро вернулся из таинственных своих нетей, всего-то через два дня. Даже бабушка, даже мама не пытались с ним толковать про его отсутствие. Несколько раз он их обрывал – грубо, солдафонски, как будто на минуту выскочил из Бориса другой человек: облаял родных и спрятался обратно.

Он вошел в дом, как будто выходил в ближний магазинчик за пивом, – да он с пивом и явился. Держал в обеих руках по бутылке.

Вошел, кивнул, сел, открыл бутылки, опустошил одну за другой. Мама была на работе, Глебка обученно молчал, бултыхаясь в интернете и опасаясь заводить разговор первым, бабушка всхлипывала на кухоньке.

Потом Борик махнул рукой Глебке, они отправились к речке. Только там он будто отворился, заговорил, как ни в чем не бывало.

– Я сейчас у Хаджанова был, – сказал он, – внес двадцать тысяч баксов авансу. Он большой дом начинает строить, покупаю квартирку, однокомнатную, на имя Марины, понимаешь?

Глебка кивнул, хотя, конечно, не понимал, ведь у Марины-то есть свой дом.

– Если что, – проговорил Борик, – ты об этом знай, но сам не распространяйся. Женщинам не говори.

Прошли несколько шагов, он будто выдохнул, наконец, улыбнулся, точно только сейчас в себя наконец пришел. Сказал облегченно:

– Ну, вот!

А что – вот? Молчит, не открывается, значит, другим знать не положено. Борик, наверное, слышал, что Глебка думает. Сказал:

– Многая знания – многая печали. Кажется, так в Библии пишут. В общем, лучше тебе не знать. Легче жить.

– Я не маленький, – попробовал возразить Глеб.

– А это и старенькому не надо знать, – улыбнулся, приговорил: – Живи легко.

Когда возвращались, Боря сказал:

– Я там еще кое-что подвез, понимаешь? Завтра занесу.

– Машинное масло? – усмехнулся Глебка.

– Просто мешок. Из-под сахара. Небольшой такой.

Но он ничего не занес. Ночью где-то вдалеке завыла пожарная сирена, и хотя Глебка слышал этот вой, совсем не обеспокоился. На рассвете постучали в окно. Открывала бабушка, еще в ограде она и заголосила. Мама с Глебкой выскочили, едва одевшись.

Там стояли два незнакомых мента. Немного смущаясь, они сказали, что сгорел дом Марины, и случайные, а может, и не случайные прохожие пояснили, что там мог быть и Борис, официально прописанный у матери.