Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь

– Вы не одичали, – уточнила Марта. – Вы и так уже были дикий. Это я одичала.

– Зачем Вам пилка для ногтей? – спросил Редингот, с интересом рассматривая Мертвеца-молодца.

– Я опрятен, это раз. А потом… у нас, мертвецов, ногти очень здорово растут и волосы, это два, – отчитался тот.

– Про волосы Вас не спрашивали, – вернулась сама и вернула всех остальных в рамки актуального коммуникативного акта Кузькина мать, после чего Марта в слезах бросилась на шею Рединготу – здороваться.

– Люди добрые, – запричитал вдруг Мертвец-молодец, как баба, – что ж это делается-то, а? Ему она в слезах на шею бросается, а мне – никогда!

– Вы забываетесь, Мертвец! – строго сказала следившая за порядком в структуре речевой ситуации Кузькина мать. – С какой бы стати было Марте – Марте! – бросаться на шею Вам – Вам! – когда Вы мертвы и неприглядны на вид?

– Я делил с ней радости и горести! – аргументировал свои претензии Мертвец-молодец.

– Ну и дурак, – неожиданно встрепенулся починявший все это время башмаки Человек с тюком.

– Что Вы имеете в виду? – заинтересовался Мертвец-молодец.

– Отдали бы ей радости, а горести взяли себе – все равно же Вы мертвый, на что Вам радости?

– Вы тоже мертвый, – зачем-то бестактно напомнил Мертвец-молодец.

– А вот это уже никого не касается! – взревел Человек с тюком и надел башмаки, которые после починки стали выглядеть, как новые. – Потому что я не ставлю окружающих перед необходимостью разбираться в моих отношениях с Кузькиной матерью, с которой меня руками Редингота свела судьба.

– Не ставите! – подтвердила Кузькина мать и обиженно добавила: – Просто лупите меня как сидорову козу, вот и все.

– Я что хотел сказать… – сделал вступление Мертвец-молодец, потерявший нить разговора, но был прерван Кузькиной матерью:

– Вспомните, где Ваше место.

– Мое место в могиле! – осенило Мертвеца, и он тут же вырыл могилу, перекрестился и забрался в нее, стремительно засыпав себя землей. – Мир моему праху! – послышалось из могилы, а потом раздался счастливый смех и последнее признание: – Ну и достали же вы меня все!

– Здорово как получилось! – обрадовалась Кузькина мать и богобоязненно добавила: – А ничего, что теперь он захоронен на чужбине?

– Перебьется, – короче некуда отреагировал Человек с тюком: Мертвец-молодец, оказавшийся в его глазах дураком, только что перестал ему нравиться.

После этого примечательного во многих отношениях диалога Человек с тюком и Кузькина мать глазами, полными любви, обратились к Марте и Рединготу. Последний (имеется в виду Редингот) гладил первую (имеется в виду Марта) по голове, приговаривая:

– Будет, будет плакать…

– Да-а-а… – всхлипывала Марта, вдруг почувствовав себя маленькой девочкой в трусиках горошком, бегущей по песку, – они хотели меня тут судить и приговорить к смертной казни… И что бы мне тогда делать – приговоренной и казненной?

– Никто бы не приговорил Вас к смертной казни, – сказал Редингот. – Я приготовил такую речь, что, слушая ее, мертвые бы из гробов встали!

– Только не все… – послышался из-под земли ленивый голос мертвого человека. – Я бы ни за что не встал.

– Кто это говорит? – спросил Редингот, оглядываясь по сторонам.

– Говорит Москва, – послышалось из-под земли. – Московское время пятнадцать часов тридцать минут… – Сообщение закончилось отвратительным хихиканьем.

– Да это же Мертвец… тот самый, что задал Вам хамский вопрос! – с усталой улыбкой напомнила Кузькина мать. – Он только что сам себя захоронил.

– Вот эгоист, – поморщился Редингот и, этически спохватившись, взглянул на Марту: – Вам, Марта, наверное, больно оттого, что он, как бы это сказать, опять…

– Немножко больно, конечно, – мужественно отвечала Марта, любившая все живое, а за компанию и все мертвое, и хотела было зарыдать в голос, но Редингот быстро сказал:

– Взгляните!

Марта взглянула туда, куда было указано Рединготом, и увидела небольшую группу невзрачных растений.

– Что это?

Редингот охотно объяснил:

– Это так называемое былье. Все уже быльем поросло.

– А-а… – сразу поняла Марта и смиренно заметила: – Ну, раз поросло, тогда что же…

– Не время плакать, – подвел итог Редингот. – Время строить и месть.

– И то правда, – ответила Марта, схватила валявшуюся тут же поблизости метлу и во мгновение ока подмела вверенную ей территорию.

– Теперь быстро выкладываем Окружность и навсегда забываем об этой всем надоевшей Сицилии, – скомандовал Редингот, беря из штабеля верхний спичечный коробок.

…Как, наверное, подтвердит и читатель, это – апогей или перигей! Событие, более или менее молчаливыми свидетелями которого мы являемся, есть событие первостепенной важности, ибо оно проливает новый свет на место Редингота в структуре настоящего художественного произведения. До сих пор мы знали Редингота лишь в качестве мозгового центра окружности, однако нашему изумленному взору он ни разу еще не представал, что называется, «в деле», а именно – в акте собственноручного созидательного труда. Разумеется, мы были уже многократно поставлены (Мартой) в известность насчет того, что Редингот не фунт изюма, но, относясь таким образом к Рединготу, мы прежде всего имели в виду его интеллект… А тут смотрите что получается: оказывается, не чужда Рединготу и практическая сторона жизни! Это впечатляет. Образ Редингота приобретает поистине эпический размах: перед нами не только великий мыслитель, но и не менее великий мастеровой. Он не белоручка, нет! Его умные – не будем страшиться этого слова! – руки способны на многое: давайте же задержимся на несколько минут, чтобы посмотреть, как, подвластная чутким пальцам, красиво ложится по земле удивительная по точности линия – небольшой, но ой какой важный отрезок будущей Правильной Окружности из спичек!..

– Милый, милый Редингот, – с чеховской интонацией восклицает Марта, – где и когда научились Вы этому искусству – скажите, скажите же мне, Бога ради!

Со скромностью, которая может быть присуща лишь подлинному мастеру, Редингот беспомощно разводит умными – давайте опять не будем страшиться этого слова, если уж один раз мы не стали его страшиться! – руками и отвечает:

– Ах, Марта… я и сам не знаю, как оно у меня получается!

– Я назову это классом верховой езды, – высказалась Кузькина мать, высказыванием своим покоробив не только Марту и Редингота, но и Человека с тюком.

– Заткнулись бы Вы, мать! Тут праздник труда происходит, а Вы – со своими нелепыми комментариями! – по-мужски грубо сказал Человек с тюком, достигнув прямо-таки поразительных результатов: Кузькина мать оторвала от тюка тряпочку и, вся красная от стыда, проглотила ее во мгновение ока за око.