Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь

– Немедленно прекратить зарубание! – слышим мы ледяной (а, заметим для порядка, не ледовитый) голос Деткин-Вклеткина – сразу после того, как волею автора оказываемся перенесенными во льды. Далее следуют Деткин-же-Вклеткина пояснения: – Мы не можем так разбазаривать кадры – особенно сейчас, когда в Редингота стреляли…

Деткин-Вклеткин смахнул слезу на Карла Ивановича, внутреннего эмигранта: слеза насквозь прожгла тому мочку уха – и тот ловкими руками моментально вставил в получившееся отверстие заранее приготовленную на случай чего серебряную серьгу. Красивее, правда, Карл Иванович от этого не стал. Но красивее он стать не хотел – он моложе хотел стать, с серьгой-то! Моложе, впрочем, он тоже не стал, наоборот – стал еще старше, чем был.

– Отныне, – взяв себя в крепкие руки строителя, нашел в себе недюжинные силы продолжать Деткин-Вклеткин, – все мы немножко рединготы и каждый из нас – по-своему Редингот.

Опустив ледоруб (к счастью, не на сжавшегося в маленький снежный комок – снежок! – Случайного Охотника), Хухры-Мухры в задумчивости ответил:

– Хорошая формулировка. Но, по-моему, где-то это уже было.

– Все уже где-то было, – жестким, как чужая подушка, голосом сказал Случайный Охотник, которому казалось все равно, на чьей стороне находиться, – лишь бы не на стороне Хухры-Мухры. – И вообще… Вам – как, извините за неприличное выражение, ваятелю – не пристало позволять себе оценки типа «по-моему, где-то это уже было». Вы пошляк, а не ваятель.

Хухры-Мухры с эмоциональностью, действительно свойственной больше пошлякам, чем ваятелям, снова взметнул над собой ледоруб с намерением зарубать Случайного Охотника дальше.

– Опять прекратить зарубание! – отдал новый приказ Деткин-Вклеткин. – Взгляните на лед. Большая часть работы далеко позади. Но вопрос о том, что впереди, остается открытым!

– Впереди меньшая часть работы! – со свойственной ему сообразительностью закрыл не для него открытый вопрос Карл Иванович, внутренний эмигрант.

– Спасибо, Карл Иванович, – сдержанно поблагодарил Деткин-Вклеткин и снова обратился к Хухры-Мухры: – Вне зависимости от того, что Вы как создатель скульптурной группы под названием «Случайный Охотник и голая Баба с большой буквы» чувствуете в адрес наваянного Вами, мы вынуждены терпеть около себя присутствие этих монстров – во всяком случае, до тех пор, пока руки их способны перебирать спички!

Хухры-Мухры, опустив ледоруб, объяснился:

– Мне многое непонятно в Вашем высказывании. Вы говорите языком потребителя. Я же языком этим давно не владею. Какие там спички… это все равно, что Венеру Милосскую спички перебирать заставить!

– Венеру Милосскую не заставишь, – с сожалением вздохнул Деткин-Вклеткин. – У нее рук нету. А у Ваших – есть, – некрасиво и обидно подчеркнул Деткин-Вклеткин, от чего сам же и смутился.

Чуткий к критике Хухры-Мухры алчно сверкнул глазами в сторону голой Бабы с большой буквы, как бы примериваясь к тому, что если отрубать ей руки, то докуда именно. Голая Баба с большой буквы спрятала руки за чужую спину и, смерив Деткин-Вклеткина взглядом (метр семьдесят девять), заявила на все ледяное безмолвие:

– Вот как Вы, например, представляете себе меня – перебирающей спички, когда я теперь нагая и совершенная вся?

– Я тоже почти голый, – напомнил Деткин-Вклеткин, глазами указывая на трусы.

– Но не совершенный! – горячо уточнила холодная голая Баба с большой буквы и холодно спросила: – Вы под трусы-то себе заглядывали хоть когда-нибудь?

– А что? – испугался Деткин-Вклеткин, не будучи в состоянии вспомнить, заглядывал он или нет. Однако задумываться об этом не стал, зато жестко определился: – Вы сейчас как голая и совершенная Баба с большой буквы никого не интересуете. В данный момент Вы рабочая сила – подобно нам всем. Подобно и мне в том числе. Коллективный труд стирает различия между нами.

– Все различия? – профессионально раскинула силки хитрая голая Баба с большой буквы.

– Все! – тут же и угодил в силки простодушный, как молодая косуля, Деткин-Вклеткин.

– Половые – тоже? – Голая Баба с большой буквы победоносно оглядела присутствующих: дескать, ну не умна ли я, чертовка!

Сжав зубы так, что некоторые из них, кривые и гнилые, сломались и выпали (на их месте, правда, сразу же выросли новые – прямые и, разумеется, белоснежные), Деткин-Вклеткин мужественно, как партизан в минуту расстрела, взглянул в широкое лицо голой Бабы с большой буквы и сказал (зубы, понятное дело, предварительно разжав – комментарий для особенно придирчивых читателей):

– Да! Коллективный труд стирает и половые различия тоже. – И, отрезая себе пути к отступлению, добавил: – Бесследно.

Голая Баба с большой буквы недобро усмехнулась, подошла поближе к Деткин-Вклеткину и сдернула с него трусы.

– Да Вы посмотрите только сначала на меня, нагую, а потом на себя, голого, – посмотрите и сравните… Вопиющие же различия!

– Действительно! – поддержал ее Карл Иванович, внутренний эмигрант, все это время тихо шивший шапку из шкуры только что незаметно задушенного и освежеванного им белого медведя. – Тот, что справа, он небольшого роста – и весит он явно меньше.

– Вот дурак-то! – с остервенением сказала голая Баба с большой буквы и, найдя на лице Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, глаза, плюнула в них. – Рост и вес – это никакие Вам не половые признаки. У Вас вообще-то половая жизнь была когда-нибудь?

– Была! – ностальгически признался Карл Иванович, внутренний эмигрант, примеривая шапку и красуясь в ней, что твоя веселая вдова. – У меня с Вами была половая жизнь… не припоминаете?

– Не припоминаю! – злобно ответила голая Баба с большой буквы и отвернулась, делая вид, что зачарована северным сиянием.

– Это потому, что Вы в летах и у Вас маразм, – охотно пояснил ситуацию Карл Иванович, внутренний эмигрант, и пустился в рассказы: – Как сейчас вижу джунгли с их причудливой фауной и флорой. Как сейчас вижу старушку-хохотунью в небрежно наброшенном бикини, выглядывающую из кустов папоротника… «Ах, не от меня ль, не от меня ли прячешься ты, сокровище мое, в зарослях?» – спрашиваю я. – «От тебя, непонятно, что ли? – вопросом на вопрос отвечает проказница и добавляет: – Глаза-то разуй, чиполлино!» И не смолкает, не смолкает горячая эта любовная перебранка – под истошные визги обезьян, вопли попугаев и грозные рыки тигров. А потом я с разбегу прыгаю в заросли…

– У меня тоже была любовь! И дети были! – истерично крикнул Случайный Охотник и зарыдал.

– Мы сейчас про половую жизнь, – деловито и даже несколько ледовито напомнил Карл Иванович, внутренний эмигрант, кроя теперь уже унты.