Лора Белоиван - Маленькая хня

Капитан для начала закрыл дверь и устроил Дэбэ такую взбучку, что уж лучше бы, подумала она, и правда трахнул.

— Так, — сказал капитан, — первое: открывать иллюминатор на ходу категорически запрещается. Ясно?

— Ясно, — кивнула Дэбэ.

— Второе. Высовываться из иллюминатора на ходу категорически запрещается. Ясно?

— Нет.

— То есть!

— А как я из него высунусь-то, если он закрыт. Так и надо говорить — не открывай, Маша, иллюминатор. И все. А больше ничего не надо говорить.

— Боже мой, ну и кадры присылают, кошмар... Ладно, поехали дальше. Что на тебе надето?

— Все надето, — удивилась Дэбэ.

— Бл... Извини, пожалуйста. На ногах что надето? Это шлепанцы какие-то. Чтоб я больше не видел. Обувь на судне должна быть с задниками, ясно? Тут тебе трапы, а не лестницы, ясно? И комингсы, железные, между прочим, и края у них острые. Ясно?

— Ясно.

— Что ясно?

— Буду с задниками.

— Славатеоссподи... Так, дальше. Старпому скажи, прямо сейчас пойди и скажи, чтобы поставил тебя в столовую команды... нет, туда тоже не надо. Скажи, чтоб поставил тебя уборщицей не выше главной палубы, пока вот это безобразие не заживет. Ясно?

— Ясно.

— Свободна.

— Ясно.

— Стой. Про то, что льдиной зае... про льдину — чтоб никому. Ясно? Или уже кому-то сказала?

— Нет, вы мне сегодня первый попались.

— Я тебе не попался!! ...короче, если кому скажешь, что об льдину поцарапалась, лично голову оторву. Ясно?

— Ясно.

— Все, топай отсюда.

Машка спустилась палубой ниже и нашла дверь с табличкой «старший помощник капитана». Дверь была закрыта, за дверью стояла тишина. Машка постучала сначала вежливо, потом — посильнее, и через минуту заспанный чиф, легший спать в пять утра, потому как поменялся с вахты в четыре, а пока то-се, в общем, какой идиот там тарабанит, высунулся наружу в полосатом махровом халате и увидел вчерашнее дэбэ.

— Чего надо? — спросил он, — уйбля, что у тебя с лицом?!

— Капитан попросил никому не говорить, — сказала Дэбэ.

Чиф удивился двум вещам: наличию общих секретов между капитаном и Дэбэ, а еще тому, что Дэбэ реагирует на человеческую речь. Но удивился не очень сильно: ему хотелось спать.

— Капитан сказал, чтобы вы меня в уборщицы перевели, пока не заживу.

— А позже нельзя было об этом сказать? Или хозпому? Видишь, дверь закрыта? Дверь закрыта, значит, отдыхает человек, ясно?

— Что вы все, «ясно» да «ясно»! Он сказал, сейчас сказать. Вам. И вообще, откуда я знаю про ваши тут двери.

Старпом подумал, что Дэбэ, действительно, может о дверях и не знать.

— Ну теперь ты в курсе, — сказал он, — так что все дела после обеда. Тем более все равно ты до завтра свободна. Так что свободна. Ясно?

— Ясно. Я пошла. — Иди. Как глаза?

— На свет больно смотреть.

— Пройдет. Все, — и захлопнул дверь.

Два месяца Машка мыла длиннющую нижнюю палубу со всеми находящимися там гальюнами и душевыми, а также делала приборку в каютах младшего командного состава. Месяц заживала рожа, а еще месяц получился как бы нечаянный бонус, потому что все забыли о временности ее ротации, а она не напоминала. Дэбэ она, что ли, напоминать.

В уборщицах Машке нравилось. Подъем, правда, в 4 утра, зато палубу за пару часов вжик-вжик, потом поспать, потом после завтрака — каюты, а это совсем ерунда, младший комсостав на то и младший, что трудозатрат на него уходит совсем ничего. В общем, рабочий Машкин день длился не более 3.5 — от силы 4 часов, в то время как буфетчица с дневальной по целым дням крутились в карусели завтрак-посуда-уборка-обед-посуда-тричасапоспать-чай-посуда-ужин-посуда-душ-приятнообщаться-спать. А повару и еще хуже.

Два месяца прошли почти без происшествий: где-то еще в первую неделю она перестала рефлекторно блевать при виде недосмытого кем-то кала, покачивающегося на волнах забортной воды в стакане унитаза. Уже без всякого внутреннего трепета и душевных содроганий она смывала говно, затем надевала толстые резиновые перчатки и драила унитазы пастой «Санита», а душевые кабинки — щавелевой кислотой, запрещенной к использованию на судах, зато очень эффективной. После щавельки в носу воняло паленой кожей, но недолго.

В общем, у Машки все шло без особых приключений. Кроме того разве, что к ней начал было подкатываться водитель вертолета, весьма аттрактивный перец с самой романтической на ледоколе профессией и самым героическим имиджем, да только как подкатил, так и откатил. С Машинной точки зрения (с моей, честно говоря, тоже), вертолетчик проявил себя в этом тонком деле настоящей бездарью, не позволив родиться ответному Машкиному либидо и прочим светлым чувствам.

Дело в том, что подкатывался он действительно бездарно. Приглашал Машку пить кофе (почти все моряки жрут его гранеными стаканами), при этом всю дорогу молчал. Машка выпивала свой стакан, вежливо благодарила и прощалась. Но однажды он приперся к ней в каюту, когда она уже спала (по правилам, в ходовых условиях каюты не запираются, и новички это правило честно соблюдают), сел на край кровати и стал гладить Машку по заднице через одеяло. Машка проснулась не сразу, наспех досматривая во сне эротику со своим участием, поэтому наш красавец-мужчина ошибочно воспринял встречное движение Машкиной задницы как приглашение на коитус. И забрался к ней в кровать. Машка же спросонок и во тьме кромешной поняла только то, что ей, кажется, корячится овладение, а кем и почему — совершенно неясно. И вместо расследования начала молча дубасить кулаками и пятками чье-то скукоженное тело, норовя заехать в морду, которая должна быть где-то здесь. Летчик (опять-таки молча) терпел, не имея возможности ни привстать, ни скатиться на палубу, потому что кровати на судне как всем известно, сделаны со специальными бортиками — для того, чтобы в шторм никто не мог с них навернуться. В какой-то момент он умудрился поймать ей за руки и, пока она не укусила его за палец, жалобным голосом задать единственный вопрос, которым, собственно, навсегда и лишил себя доступа к Машкиному туловищу:

— Неужели ты меня совсем не хочешь? — Вот — дословно! — сказанная им фраза, равной которой по степени ублюдочности и кретинизма редко кому удается услышать, но Машке повезло.

— Иди на хуй, а то хуй оторву, — сказала Машка злым голосом, удивляясь при этом своему словарному запасу. И обладатель знакомого, но не узнанного из-за тестостероновой хрипотцы голоса послушно удалился, показав в дверях каюты опять же неузнанный Машкой силуэт.

Кто это был, Машка даже гадать не стала: экипаж сто человек, поди разберись. Она лишь закрыла дверь на лопату (и с тех пор закрывала ее всегда), а утром, когда пришла со шваброй в летчикову каюту и увидела его разбитую губу и два, по количеству глаз, фонаря, то просто сказала: