Ладислав Фукс - Мыши Наталии Моосгабр

Госпожа Моосгабр с красно-белыми щеками, с накрашенными бровями и губами, с подвесками в ушах, с разноцветными бамбуковыми бусами на шее, в шляпе с длинными дрожащими перьями и в длинных белых перчатках сидела во главе стола, ела пирожок с изюмом, и лицо ее было неподвижно и спокойно. Время от времени она смотрела то на Оберона Фелсаха, доедавшего пирожок с миндалем, то на студентов, бледных и неподвижных, то на Мари Каприкорну, экономку и свою подругу с детства, которая не знала ее и никогда в жизни с ней не разговаривала… смотрела она и на горящую свечу на скатерти, над которой возносилось облачко сладкого дыма, на сухие цветы в вазе с лентами вокруг. По радио в стене теперь зазвучали голоса, славящие вдовствующую княгиню правительницу Августу, и в гул этих стотысячных голосов врывались военные марши. И вдруг к этим стотысячным голосам и военным маршам стал примешиваться колокольный звон. Но госпожа Моосгабр даже этого не слышала. Она смотрела на Оберона Фелсаха, доедавшего пирожок с миндалем, доедала и она свой с изюмом и смотрела на горящую свечу, над которой возносилось облачко ладана. И она сказала:

– Учила я в детстве один стишок.

И под звуки военных маршей и колоколов она начала читать его:

Старушка слепая из церкви бредет,

Клюкою дорожку никак не найдет.

Клюкою дорожку торить нелегко,

Упала старушка – не подымет никто.

Потом она сказала:

– Когда Везр и Набуле были маленькие, я пела им колыбельную. – И она в первый раз отпила из бутылки под названием «Лимо» и медленно под звуки военных маршей и колоколов запела:

Доброй ночи, ты спи сладко,

ангел стережет кроватку…

……………………………

завтра утром,

как проснешься…

А потом раздался звонок.

Мари Каприкорна вскочила с кресла и выбежала из столовой в зал. Она была старая, маленькая, ветхая и, когда бежала, тряслась, как осиновый лист. Встал и Оберон Фелсах, он медленно доедал пирожок… он был очень бледен, но спокоен, встали и студенты.

Госпожа Моосгабр во главе стола улыбнулась и спросила:

– А как я могла с этой Марией дружить, если я с ней никогда не разговаривала? Как я могла с ней дружить, если я никогда не была в Феттгольдинге? Как…

– Можно иметь друзей, – сказал Оберон Фелсах у кресла, он медленно доедал пирожок и становился все бледнее, – можно иметь друзей и при этом никогда в жизни с ними не разговаривать… Можно иметь друзей и видеть их только издали, в окно. Вы никогда не были в Феттгольдинге, но Мария Земля иногда ездила с отцом в Кошачий замок, с малолетства…

– А кто тогда был мой муж, – спросила госпожа Моосгабр во главе стола и улыбнулась, – кто он был, если Медард Моосгабр, похороненный в Дроздове под Этлихом, им не был, и где мой муж тогда похоронен?..

И Оберон Фелсах, доедая пирожок с миндалем и становясь все бледнее, сказал:

– Ваш муж умер через неделю после свадьбы, он был внучатым племянником Карла Наполеона и похоронен в княжеском дворце.

В эту минуту госпожа Моосгабр увидела в широкие раскрытые двери столовой, как в зал в сопровождении Мари Каприкорны в белом кружевном чепце и фартуке входят какие-то люди, люди в черных костюмах, цилиндрах и униформах, во главе их идет генерал с длинными седыми волосами, а рядом с ним – посланец.

Госпожа Наталия Моосгабр посмотрела на Оберона Фелсаха, который наконец доел пирожок и в своем темном платье с длинными черными волосами был уже чудовищно бледен, и спокойно сказала:

– Однажды толпа на улице хотела закидать меня камнями.

Потом сказала:

– В Кошачьем замке согласно поверьям когда-то было много-много мышей. И меня всю жизнь донимают мыши. Есть ли мыши на Луне?

И чудовищно бледный Оберон Фелсах, стоя возле кресла, улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Хоть там пыль и пепел, – кивнула госпожа Моосгабр во главе стола под звуки военных маршей вперемешку с колокольным звоном, и разноцветные перья на ее шляпе трепетали, подвески в ушах качались и бамбуковые шары на шее позвякивали, – хоть там пустыня, голые, растрескавшиеся камни, хоть это край смерти… но если там нет мышей, эта земля – обетованная. – И она проглотила последний кусок своего пирожка.

И тут все в зале встали перед широкими дверьми в столовую лицом к госпоже Моосгабр во главе стола, а посланец поклонился и сказал:

– Господин министр полиции граф Скарцола.

И генерал с длинными седыми волосами обнажил голову, глубоко поклонился и сказал:

– Ваше величество, у подъезда вас ждет золотая карета.

И по радио народ ликовал и прославлял вдовствующую правительницу княгиню Августу тальскую, и звучали военные марши и звонкие колокола… Студенты – один в темном клетчатом пиджаке, по-видимому Лотар Баар, и второй, тоже красиво одетый, по-видимому Рольсберг, стояли на коленях у обеденного стола и кресел, господа в черных костюмах, в цилиндрах и униформах стояли на коленях в зале перед широкими дверьми в столовую, а мальчик Оберон Фелсах, чудовищно бледный, с длинными черными волосами, черными глазами и длиннющими ногтями стоял на коленях возле студентов у обеденного стола. И где-то в углу столовой стояла на коленях одна-одинешенька Мари Каприкорна, старая, ветхая экономка в белом кружевном фартуке и чепце, она дрожала и плакала. И госпожа Моосгабр во главе стола поднялась с кресла, положила руку в белой перчатке на черную скатерть, посмотрела на сухие цветы в вазе, на ленты с выцветшей золотой и серебряной надписью и на горящую свечу, над которой возносилось облачко ладана. Она улыбнулась, протянула руку к бутылке под названием «Лимо» и еще раз отпила. Потом указала на блюдо с пирожками, на котором были те, что с изюмом, и заявила:

– Эти, с изюмом… уничтожьте. Они отравлены.

А потом посмотрела на коленопреклоненных в столовой, на Оберона Фелсаха, чудовищно бледного, на бледных студентов и на Мари Каприкорну, несчастную и плачущую, улыбнулась и сказала:

– Одного-единственного я так и не знаю. Действительно ли это те самые студенты.

И медленно, под звуки военных маршей вперемешку с колокольным звоном, она пошла к дверям столовой – к министру полиции. Шла медленно, в туфлях без каблуков, перья на шляпе трепетали, подвески в ушах качались, бусы на шее звякали, одной рукой в белой перчатке держала черную длинную блестящую юбку… Она шла медленно-медленно и уже знала точно, до какого места дойдет. Не доходя нескольких шагов до министра и до коленопреклоненной толпы, она остановилась, улыбнулась и сказала:

– Постановляю и повелеваю – помиловать Альбина Раппельшлунда. Помиловать Везра и Набуле Моосгабр. – И она опустила руку в карман своей черной длинной блестящей юбки и подала министру какую-то старую печатку.