Жоржи Амаду - Дона Флор и ее два мужа

Ураган… — стонал Зе Сампайо, страдавший от слишком бурной деятельности доны Нормы.

— Второй такой женщины не сыщешь на всем свете, сеу Сампайо; вся улица считает ее своей матерью, — не соглашалась с ним дона Флор.

— Да, но мне не по силам такое количество детей, дона Флор, я от них устал… — мрачно возражал сеу Сампайо.

Несколько раз вместе с доной Гизой дона Флор посещала пресвитерианскую церковь на Кампо Гранде — американка распевала там псалмы так же вдохновенно и с тем же пылом, с каким читала Фрейда и Адлера, обсуждала социально-экономические проблемы и танцевала самбу. За эти посещения дону Флор мягко отчитал дон Клементе, сказавший с ласковым упреком:

— Говорят, ты стала пресвитерианкой, Флор, это правда?

Пресвитерианкой? Какая чушь! Она только два или три раза заходила в их церковь с подругой просто из любопытства и от нечего делать. У вдовы так много свободного времени, падре.

Вместе с Руасами она совершила приятную поездку на субботу и воскресенье в Алагоиньяс, родные места соседей. Побывала как-то с доной Дагмарой на занятиях гимнастикой по системе йогов, которые проводила грациозная и миниатюрная женщина, гибкая, как прутик. Но занятия эти совпадали по времени с занятиями в кулинарной школе, и дона Флор не смогла — хотя и очень хотела — научиться этим трудным упражнениям, которые, если верить рекламе, «делали тело ловким и упругим, а душу чистой и здоровой», «гарантировали физическую и моральную устойчивость и совершенную гармонию между душой и телом, без которой жизнь становится грязной и мерзостной». За последние месяцы дона Флор и сама убедилась: борьба духа и тела превращает жизнь в Дантов ад.

Вместе с доной Марией до Кармо они ходили на состязания в конкурсе «Молодые таланты», участницей которого была Марилда. Каждое воскресенье в течение трех месяцев девушки и юноши имели возможность состязаться за почетный титул «Новая звезда радиокомпании» и право подписать контракт. Хорошенькая Марилда с большим чувством и плохим произношением пропела парагвайскую песню, получив, впрочем, довольно высокую оценку и заняв второе место. Многообещающее начало вселило в девушку надежду увидеть осуществленными свои мечты о собственной программе народных песен и снимках на обложках журналов. Единственным препятствием на ее пути была дона Мария до Кармо, презрительно морщившая нос, когда слышала обо всем этом. С большим трудом удалось уговорить ее разрешить Марилде принять участие в конкурсе, да и согласилась она лишь потому, что знала доктора Клаудио Туюти, занимавшего большой пост на радио. Нелегко было убедить ее отказаться от предрассудков, против которых казались бессильными и разумные аргументы доны Гизы и взволнованные просьбы доны Флор. Однако, увидев дочь, выглядевшую очень эффектно у микрофона, и услышав ее голос, разнесшийся по всему городу, она залилась слезами от гордости и счастья. А затем возмутилась решением жюри, чуть не избив ведущего программу популярного диктора Силвио Ламенью, так как считала, что Марилда заслуживает первого места и не получила его только из-за протекции, которую кто-то оказывал некоему Жоану Жилберто, бездарному и безголосому.

Со своей кумой Дионизией дона Флор договорилась побывать на празднике Ошосси, прихватив дону Норму и дону Гизу, очень интересовавшуюся подобными вещами, но помешала этому сильная простуда и кое-какие опасения доны Флор, которые, впрочем, превратили обычную простуду в опасный грипп. Говоря откровенно, дона Флор побаивалась всех этих кандомблэ, когда на улицах полно колдовских деспашо и эбо с их зловещими чарами; как-то она даже спросила у Дионизии.

— А какова она, эта Ошум, кума Дионизия?

— Ошум — богиня рек: на вид это благочестивая сеньора, живущая где-нибудь в уединенном домике, само спокойствие. Но она может превратиться и в жеманную юную франтиху, тихую только с виду. Достаточно сказать, кума, что эта обманщица была замужем за Ошосси и за Шанго, а сейчас она покинула воды и живет на земле, снедаемая страстью.

Беготней и хлопотами старалась дона Флор до предела заполнить свою жизнь, потому что после истории с Принцем исчезли ее покой и беспечность и крепкий, бодрящий сон.

После кошмара с хороводом нарушилось безмятежное течение ее жизни. День за днем возрастало беспокойство, постепенно превращаясь в постоянную гнетущую тревогу.

А после вечера в кино к ней уже не возвращалось былое спокойствие, радость от тихого, хотя, быть может, и пустого существования, занятий с ученицами. Только теперь стало ясно, что прежний покой был обманчивым, как воды медленной, но коварной реки, огонь пожирал дону Флор изнутри.

Скромной вдове приходилось защищать свою честь не от бесстыжих развратников — зная ее, ни один мужчина не осмелился даже на ухаживание, — а от нахальных юнцов, которые целыми днями торчали на улице, приставая к женщинам. Но и они, как правило, умолкали перед ее целомудрием и серьезностью. Если же кто-нибудь из них все же отваживался на какую-нибудь двусмысленность или сальную шуточку, то сейчас же умолкал, ибо дона Флор держалась так, будто была слепа, глуха и нема, словом, как и подобает скромной и достойной женщине. И еще приходилось доне Флор защищать себя от собственных грешных мыслей и проснувшегося желания, которое огнем жгло ее тело. Она лишилась «моральной и физической устойчивости», необходимой для здоровья, согласно учению йогов, «совершенной гармонии между душой и телом». Плоть и душа вели между собой беспощадную войну: с виду целомудренную дону Флор сжигало изнутри пламя вожделения.

Сначала сладострастные сны лишь изредка уносили ее в запретную для девственниц и вдов страну. Дона Флор в ужасе просыпалась, хватаясь за сердце и шевеля пересохшими губами. Она стала бояться своих снов.

Днем, занятая ученицами и чтением романов, она легко отгоняла от себя грешные мысли, сдерживала отчаянное сердцебиение. Но как сохранить спокойствие по ночам, когда она была беззащитна перед своими сновидениями?

Потом, однако, дона Флор и днем начала задумываться, грустить и печально вздыхать, предаваясь опасным мечтам. Стоило ей остаться одной, как даже самые невинные ее мысли приводили всегда к тому же: она видела себя на железной супружеской кровати, охваченную нетерпеливым и страстным желанием. Куда девалось ее вдовье целомудрие?

Теперь уже она рисовала в своем воображении целые сцены, в которых мешались отрывки из романов, случаи, вычитанные из газет, истории, рассказанные кумушками, и воспоминания о собственной замужней жизни.

Горячее дыхание Принца обожгло ее затылок и отравило кровь, принеся невыносимые, адские муки.

Пришлось оставить глупые романы для девиц, которыми зачитывалась Марилда, вздыхая над судьбой графинь и герцогов. Даже они слишком сильно волновали дону Флор; в самых невинных местах она усматривала нечто пикантное, все эти пошлости лишь еще сильнее разжигали ее чувственность, а сюжет романа и его персонажи преображались до неузнаваемости.