Жоржи Амаду - Дона Флор и ее два мужа

— Ты была с ним слишком резка… Даже груба… — откровенно сказала дона Норма. — Энаида не зря обиделась.

Солнечным воскресным утром после дня рождения сеу Зе Сампайо подруги окружили дону Флор, которая не скрывала своего раздражения.

— Не выношу дерзостей…

— Он пошутил, а ты рассердилась… — Дона Амелия не видела в поведении доктора Алуизио ничего предосудительного.

— Если и пошутил, то неудачно…

Дона Норма выразила общее мнение:

— Ты уж извини меня, Флор, но ты недотрога. Разве можно сердиться из-за таких пустяков… Раньше ты не была такой… Я не присутствовала при этом, но, даже если он и позволил себе что-то лишнее, не стоило это принимать так близко к сердцу…

А дона Гиза разразилась целой лекцией, объясняющей поведение нотариуса из Пилон-Аркадо:

— Сеу Алуизио — типичный житель сертана, с патриархальным мышлением, он привык обращаться с женщиной, как с собственностью или домашним животным…

— Вот именно… — поймала ее на слове дона Флор. — Домашним животным… Для него женщина — все равно что корова… А он бык…

— Ты неправильно меня поняла, как и сеу Алуизио. Нельзя забывать о среде, в которой он живет: это земледельцы и скотоводы… Он самый настоящий феодал…

— Нахал, вот он кто… Только с вежливыми манерами… Берет руку, чтобы пожать, а сам щекочет…

— Норма права, Флор, ты стала недотрогой. Доктор Алуизио взял твою руку… — вмешалась дона Жаси.

— Чтобы узнать, что тебя ждет… — Дона Мария до Кармо сочла необходимым внести ясность. — И почему это каждый мошенник вызывается читать судьбу по руке?

— Ты тоже находишь, что он наглец?

— Кто, сеу… доктор Алуизио? Не знаю… А он действительно доктор?

Да, кто же он: сеу Алуизио или доктор Алуизио? Дона Мария до Кармо, сама того не желая, поставила на обсуждение важный вопрос. В тех краях, где практиковал этот адвокат без диплома, известный как один из самых красноречивых судебных ораторов, он, конечно, считался доктором. В столице же, поскольку у него не было диплома об окончании университета, он не имел права на это звание. Чтобы не поссорить сертан с городом, к нему стали обращаться и так и эдак, к удовольствию и строгих формалистов и снисходительных либералов.

— Доктор он или нет, но зубы он умеет заговаривать, язык у него хорошо подвешен… Его не проведешь… — высказалась молчавшая до сих пор дона Эмина.

Речь шла о событиях вчерашнего вечера, который едва не кончился скандалом. Поскольку сеу Сампайо терпеть не мог банкетов и пышных праздников, доне Норме волей-неволей пришлось ограничиться обедом, на который она пригласила друзей и соседей. Скупой, но любивший поесть сеу Сампайо возражал, как обычно, предлагая пойти всей семьей в ресторан и пообедать там. Тихо, спокойно и недорого. Как и всегда, дона Норма восстала против подобной экономии, заявив, что они вполне в состоянии прилично принять своих знакомых по-американски.

Уже лежавший в постели сеу Сампайо прибег к последним аргументам, чтобы доказать, с его точки зрения, неопровержимую истину.

— У меня есть причины возражать, и немаловажные.

— Можешь их изложить, только не рассказывай мне сказок, будто продажа обуви сокращается. Я сама видела статистические отчеты…

Речь совсем не о том… Выслушай меня внимательно и не прерывай. Во-первых, я не люблю есть стоя, предпочитаю за столом. Что за удовольствие? Все толпятся вокруг стола, а я стесняюсь, и в конце концов мне достаются объедки. Только я соберусь положить себе что-нибудь на тарелку, как оказывается, что всю закуску уже съели, от индейки остались только крылышки. А здесь я буду хозяином, значит, подойду к столу последним и, естественно, останусь с пустой тарелкой. В ресторане — другое дело. Там мы сидим и заказываем, что нам хочется, а раз это день рождения, каждый может съесть по два блюда… — Это было трогательной уступкой семье и собственному аппетиту со стороны сеу Сампайо.

Дона Норма с трудом дослушала его до конца.

— Не будь смешным, Зе Сампайо. Во-первых, нас все приглашают на дни своего рождения…

— Но я не хожу…

— Иногда все-таки ходишь… И уж тогда ешь за пятерых… Во-вторых, не рассказывай мне, будто ты стесняешься и кладешь себе мало. На дне рождения сеу Бернабо, к которому ты пошел только потому, что он иностранец, ты съел почти половину суфле из креветок, не говоря уже о пирожках… И все от жадности…

— Да! — простонал сеу Сампайо. — У доны Нанси все очень вкусно…

— У меня тоже… В-третьих, и дома ты никогда не забываешь себя и первым устремляешься к столу. На тебя смотреть стыдно! Называется, хозяин… В-четвертых, с моих обедов, слава богу, еще никто голодным не уходил. В-пятых, ресторанная еда…

— Довольно… — взмолился Зе Сампайо, закрываясь простыней. — Мне вредно спорить, у меня высокое давление…

Обеды доны Нормы славились своим обилием: если она приглашала двадцать человек, то готовила на пятьдесят; и не зря, потому что вся окрестная беднота приходила потом доедать остатки и допивать вино.

На этот день рождения сеу Сампайо явились почти все соседи, в том числе и чета Бернабо; дона Нанси держалась поближе к подругам, а сеу Эктор, как всегда, говорил о делах и превозносил Аргентину.

Горячий патриот своей родины, сеньор Бернабо любил сравнивать Аргентину и Бразилию, разумеется отдавая предпочтение первой с ее развитой промышленностью, природными богатствами и климатом. В Аргентине и лето, и зима, и весна, и осень не то что в Бразилии, где постоянно стоит невыносимая жара; в Аргентине образцовое железнодорожное сообщение, а в Бразилии поезда ходят без расписания; в Аргентине сочные европейские фрукты, вино, хлеб из чистой пшеницы, чудесное мясо, породистый скот. Дона Нанси приходила в ужас, когда муж пускался в патриотические дебаты, и торопилась прервать его:

— Но, Бобо, здесь тоже много хорошего… Например, отличные ананасы… — Она их обожала и всегда боялась, как бы муж не подрался с каким-нибудь бразильским патриотом, страстным защитником своей нации.

Впрочем, такое уже случалось, и не однажды. Как-то сеу Шалуб, рыночный торговец, сириец по происхождению и бразилец в первом поколении, а потому рьяный националист, вышел из себя и ехидно задал вспыльчивому Бернабо бестактный вопрос:

— Если аргентинская промышленность настолько выше здешней и жизнь там такая замечательная, почему вы тогда приехали в Бразилию и открыли здесь гончарную мастерскую?

Художник Карибэ (тот, что написал портрет Дионизии Ошосси в платье королевы) пришел однажды к аргентинцу договориться насчет обжига в его печи нескольких своих изделий, но был вовлечен в спор о танго и самбе и, не выдержав, воскликнул:

— Да бросьте вы!.. Как можно жить в стране, где нет темных мулаток?… Нет, уж увольте!