Майгулль Аксельссон - Апрельская ведьма

Ага! Так вот почему Маргарета сегодня так сволочится. Тоже вспомнила про мальчика, когда они сидели в этом ресторане, и, видно, подумала, что Биргитта получила от жизни то, чего ей самой-то не обломилось. У Биргитты была мама, муж и ребенок, а у Маргареты никогда и никого на всем белом свете. Никому она не нужна была младенцем и теперь никому не нужна, еще бы, кому нужна такая ведьма, климактеричка психованная. Маргарета просто-напросто завидует. Но ни за что не признается, даже под дулом пистолета. Еще в детстве Маргарета не хотела говорить о своей таинственной маме и всегда уходила, когда Биргитта заводила речь о Гертруд. И тогда завидовала, и теперь завидует. Вот оно что.

Но дошло и до нее, до кикиморы, — обидела она Биргитту, это от ее паскудных словечек у сестры слезы на глазах и губы дрожат.

— Черт, Магган, — Биргитта выпрямляет наконец спину, — я на самом деле неважно себя чувствую, я не в силах бегать, как ты. Понимаешь, я ведь себе цирроз нажила... Лежала в больнице, всего две недели как вышла.

Лицо Маргареты смягчается, но еще не настолько, чтобы Биргитте ощутить себя на твердой почве. Может, Маргарета не знает такого слова «цирроз» (а Биргитта, ясное дело, не намерена сообщать, отчего он бывает) — и поэтому не представляет, насколько это серьезно. Фундамент надо укрепить.

— Я сама, конечно, виновата, — покаянно произносит она и направляется к одной из парковых скамеек, волоча ноги по гравию. — Но горбатого могила исправит, а до старости я не доживу. Доктор говорит, мне полгода осталось. Если повезет...

Она садится на скамейку и украдкой поглядывает на Маргарету. Лед тронулся, Маргарета уже открыла рот и смотрит на Биргитту увлажнившимися глазами.

— Но ты же меня знаешь. — Биргитта издает горький смешок. — Я никогда не умела о себе заботиться. Да и не особенно могу. Если бы даже и захотела...

Маргарета захлопывает рот и сглатывает:

— Это правда?

Ясное дело, правда. А она как полагает — неужели думает, будто Биргитта ей врет? Да, черт, конечно же доктор сказал, что она умрет через полгода, от силы через год, — если не завяжет!

— Конечно, правда, — отвечает она, опуская глаза, потому что все-таки врет. Разумеется, врет. Ведь Биргитта Фредрикссон не может умереть.

Они медленно идут из парка к вокзалу, Маргарета ведет Биргитту под руку, поддерживает ее, будто старушку.

— Посиди тут на скамейке, а я машину подгоню, — говорит она. — Я мигом, она тут стоит, возле полицейского участка...

Биргитта закрывает глаза и кивает, позволив медленно перевести себя через дорогу. Идет она сама, только чуть прихрамывает и иногда останавливается. Важно не переиграть — от цирроза люди не хромают. Это она усвоила, потому как уже года полтора регулярно укладывается в больницу из-за этой гадской печени. Обычно-то она про эту самую печень и не вспоминает, разве что когда начинает блевать. Тут уж надо смотреть, нет ли в рвоте крови, потому что если есть, то надо опять в больницу, а неохота. Больниц Биргитта не любит. Правду сказать, она их побаивается.

— Ой, — говорит Маргарета, когда они доплетаются до одной из скамеек, мокрой от растаявшего снега. — Тут сыро! Погоди, я сбегаю в киоск за газетой, чтобы тебе сесть...

В мгновение ока она возвращается, расстилает на скамейке толстенную газету с приложениями и, когда Биргитта усаживается как следует, протягивает ей жестяную банку:

— На, попей пока. Я недолго. Вернусь через пару минут...

Биргитта едва сдержалась, чтобы не скривиться: «Кока-кола лайт». Что возьмешь с Маргареты? Лично она предпочла бы пивка. Но попробуй заикнись — эта кикимора тут же зарычит, как ротвейлер.

— Ну как, полегче? — спрашивает Маргарета. Биргитта, кивнув, закрывает глаза, но тут же открывает снова.

— Слушай, — говорит она с умоляющей улыбкой. — А сигаретку можно?

Погодка-то какая шикарная, — а она только-только заметила! Биргитта откидывается назад и подставляет солнцу лицо, одновременно запихивая в карман пачку сигарет. Плохо ли — посидеть с сигареткой на весеннем солнышке!

Биргитта всегда любила свежий воздух, всю свою жизнь она предпочитала улицу четырем стенам, даже в град и ливень. Сложись все иначе, она, может, стала бы любительницей природы. Биргитта фыркает, представив себя юной натуралисткой с грибами в корзинке и солнцем во взгляде. Слава тебе, Господи, миловал от такой напасти.

Природу бабка недолюбливала, непонятно почему, ведь всю жизнь прожила среди сплошного хлорофилла, а Гертруд в принципе была цветком асфальта. В лесу Биргитта вообще-то была только раз, когда Эллен со всеми тремя девочками пошла по грибы, хотя обычно ей и в голову не приходило выбраться в лес. Но Стигу Щучьей Пасти исполнялось сорок, и Эллен обещала помочь с угощением. Среди закусок предполагались волованы с лисичками, и поскольку консервированные лисички денег стоили, а Эллен была скряга, то пришлось идти в лес, чтобы набрать на халяву. Как же — держи карман шире! На самом деле они не нашли там и поганки.

Ну и видок у них был, когда они гуськом выперлись из калитки на шоссе! Биргитта до сих пор все отчетливо помнит: впереди сама Эллен в резиновых сапогах, в халате, в каком убиралась, и дурацкой кофте, следом вприпрыжку — Кристина в аналогичном наряде, вся скукожилась и дрожит, словно боится, что дорога вот-вот разверзнется у нее под ногами. За ними, спотыкаясь, бредет Маргарета. Спотыкается она оттого, что тайком прихватила с собой в корзинке книжку про Великолепную Пятерку и принялась читать, едва Эллен повернулась к ней спиной. Маргарета вообще помешалась на своих книгах, она читала постоянно, хотя Эллен, Кристина и Биргитта, закатывая глаза, говорили ей, что это ненормально — читать везде и всегда. Без толку — она все так же брела по жизни, уткнувшись в очередную книгу. В тот раз она, протянув руку, ухватилась за Биргитту, чтобы не свалиться в канаву. Биргитта руки не отдернула, потому что в тот день это была довольно веселая и довольная Биргитта. Она напихала в карманы бумажные пакеты под грибы, потому что свои грибы не собиралась жертвовать для столетнего юбилея какого-то паршивого старикашки, а рассчитывала продать за хорошие деньги, а потом накупить себе сладостей. Кроме того, она сбегала на большой перемене к Гертруд, и та была почти трезвая и обещала, что нажмет на Марианну как следует, чтобы Биргитту вернули домой. К этому времени Биргитта прожила у Эллен уже девять месяцев и двенадцать дней. Никто не знал, что она стала так дотошно следить за временем, что она считала дни, часы и минуты, все равно что заключенный в тюрьме, — с самого первого дня своего срока у Эллен.

Ее привела сюда Марианна — заявилась в школу в пятницу, постучалась в класс во время последнего урока и тихим голосом попросила разрешения переговорить с магистром Стенбергом. Тот приветственно махнул указкой и, пробурчав, чтобы сидели тихо, вышел в коридор.