Анчи Мин - Императрица Орхидея

В ясных глазах моего сына я была полным ничтожеством. Моя преданность этому маленькому существу низводила меня до уровня кости в императорском супе, а супчик этот варился на императорской кухне вот уже в течение двух столетий.

Однажды я видела, как мой сын играет с Нюгуру. Тун Чжи изучал тогда карту Китая. Ему доставляло несказанное удовольствие, когда Нюгуру не могла найти какой-нибудь город или провинцию. После тщетной попытки найти Кантон, она принялась умолять его, чтобы он разрешил ей удалиться. Он даровал ей свое разрешение и даже предложил в качестве поддержки свою руку. Ее слабость казалась ему глубоко привлекательной. Когда он защищал ее от меня, то чувствовал себя настоящим героем.

Я не могла не любить своего сына, я не могла погасить в себе эту привязанность. В тот самый момент, когда Тун Чжи появился на свет, я поняла, что полностью принадлежу ему. Я жила только для его благополучия, и на свете не существовало ничего важнее.

Пусть я страдаю, мне следует так настроиться, чтобы принять это, как данность. Мой долг — всеми средствами помочь Тун Чжи избежать судьбы своего отца. Сянь Фэн был императором, но у него явно отсутствовало реальное понимание своего назначения. С детства его воспитывали на лжи, и умер он в полном смятении ума.

За окном паланкина тянулась голая местность, кое-где покрытая каменными развалами и поросшая низким кустарником. Миля за милей на пути не попадалось ни одной кровли. Наш роскошный Парад счастья предназначался исключительно для Неба. Я понимала, что не должна поддаваться злости и досаде, но ничего не могла с собой поделать. Внутри паланкина было сыро и холодно, кости ныли. Носильщики измучились, насквозь промокли и вымазались в грязи. Радостная музыка только раздражала меня еще сильнее.

Ли Ляньин бегал взад-вперед от моего паланкина к паланкину Нюгуру. Он был в розовом холщевом платье. От дождя шляпа его полиняла и эта краска стекала по его лицу извилистыми ручейками. Он уже освоил ремесло императорского слуги и теперь управлялся со всем почти так же хорошо, как Ань Дэхай. Я очень беспокоилась об Ань Дэхае. Принц Чунь сказал, что он в пекинской тюрьме. Чтобы еще лучше сыграть свою роль, он плюнул в лицо одному из стражников, и тогда его подвергли более суровому наказанию: его посадили в чан с нечистотами, плавающими у самого его лица. Я молилась о том, чтобы он продержался до тех пор, пока я не доберусь до Пекина. Если только мне самой удастся уцелеть, я собственноручно освобожу Ань Дэхая из заключения.

Парад счастья потерял свою стройность. Трудно было удержать в строю усталых лошадей и коз. Носильщики перестали напевать свои песни. Теперь я слышала только звук их чавкающих по грязи шагов да тяжелое дыхание. Тун Чжи постоянно просился побегать, мне самой очень хотелось дать ему такое разрешение. Было бы хорошо, если бы он пробежал вместе с Ли Ляньином милю-другую. Однако в окрестностях небезопасно. Часто я замечала странные фигуры в форме гвардейцев. Уж не шпионы ли это Су Шуня? Носильщики менялись каждый день.

Я спросила об этом принца Чуня, и он успокоил меня, сказав, что носильщики меняются лишь для того, чтобы дать время зажить синякам у них на плечах. Но меня это почему-то не убедило.

Чтобы меня успокоить, принц Чунь принимался рассказывать мне о моей сестре Ронг и ее новорожденном сыночке. С ними все в порядке, они теперь за много миль отсюда. Сестра не путешествовала вместе со мной, она боялась. «Большое дерево притягивает к себе сильный ветер», — писала она мне. В том же письме она наказывала мне соблюдать осторожность.

Мы подъехали к уединенному храму на вершине горы. Были сумерки, дождь, к счастью, перестал моросить. Мы должны были заночевать в этом храме, предварительно поклонившись его алтарям. Стоило мне, Нюгуру и Тун Чжи выйти из паланкинов, как носильщики унесли их куда-то в темноту. Я бросилась вслед за ними и, поймав последнего, спросила, почему они не остаются рядом с нами. Он ответил, что им приказано не загромождать паланкинами пространство возле храма.

— А если с нами что-нибудь случится и нам понадобится срочно сесть в паланкины, где нам вас искать? — спросила я.

Он бросился на землю и несколько раз стукнулся лбом о землю, как идиот. Но на мой вопрос так ничего путного и не ответил.

— Идем, Ехонала! — позвала меня Нюгуру. — Не беспокойся, наши люди наверняка проверили этот храм, прежде чем мы сюда приехали.

Казалось, что храм действительно тщательно подготовили к нашему приезду, вычистили его старую крышу и внутреннее пространство. Главный монах был толстогубым, крепким и румяным парнем приятной наружности.

— Богиня милосердия Гуань Инь сегодня вспотела, — улыбаясь сказал он. — Этот небесный знак сказал мне о том, что мимо храма проедут Их Императорские Величества. Пусть наш храм маленький, но наше скромное гостеприимство будет восполнено из руки Будды, достигающей бесконечности.

На ужин нам подали суп из имбиря, соевые бобы и пшеничные булочки. Тун Чжи чуть не вылизывал тарелки. Я тоже умирала с голоду и несколько раз просила добавки. Нюгуру сначала крепилась. Она проверила все пуговицы на своем платье, удостоверившись, что ни одна из них не потеряна, потом поправила увядшие цветы у себя в прическе. Потом чуть-чуть пригубила суп, но дальше уже не могла сдерживаться и начала опустошать поставленные перед ней тарелки, как крестьянка.

После еды главный монах вежливо показал нам наши комнаты и удалился. Возле кроватей мы обнаружили керамические жаровни и порадовались. Мы тут же положили на них наше мокрое платье для просушки. А когда Тун Чжи сказал, что тут есть и наполненные теплой водой ванны, Нюгуру сперва вскрикнула от радости, а потом вздохнула:

— Кажется, мне придется сегодня мыться без служанок. — И тут же начала раздеваться.

Я впервые видела ее обнаженной. Ее тело цвета слоновой кости было чудесным творением небесного искусства—тонкое в кости, с крепкими, похожими на яблоки, грудями и стройными длинными ногами. Ее прямая, узкая спина переходила в чувственные округлости ягодиц. Я даже подумала, что бесформенные маньчжурские одежды — это преступление перед женщинами.

Словно серна в лунном свете, Нюгуру погрузилась в ванну, медленно и величественно вымылась с головы до пят. Я подумала: это зрелище исключительно для глаз Сянь Фэна.

Посреди ночи я проснулась. Нюгуру и Тун Чжи крепко спали. Во тьме ко мне вновь вернулись все мои подозрения. Я вспомнила улыбку главного монаха: ей явно не хватало искренности. У других монахов в наружности тоже не было ничего смиренного и отрешенного — того, что так привычно связано в наших головах с обликом буддистов. Они постоянно зыркали по сторонам, украдкой бросали взгляды на главного, словно ждали от него условного сигнала. Во время еды я спросила главного монаха о местных бандитах. Он ответил, что никогда ничего такого не слышал. Но правду ли он говорил? Разведчики докладывали, что эти места знамениты своими разбойниками. И если он провел здесь много лет своей жизни, то как он мог об этом не знать?