Алекс Тарн - Летит, летит ракета...

— Хилик, что ты… — пролепетал Меир, поворачивая голову набок. — Как это…

Кофман поставил его на ноги, порылся кармане комбинезона.

— Открой рот.

— Зачем?

Кофман вынул из кармана грязную промасленную тряпку и неприятным, вращательным, рвущим губы и придавливающим язык движением ввинтил ее Меиру в рот, как пробку в стеклянную бутыль.

— Затем.

Через минуту Горовиц, бревно бревном, лежал под рогожкой в кузове кофмановского “пежо”, а таиландцы Чук и Гек, поставив на него ноги в тяжелых рабочих ботинках, негромко переговаривались на своем непонятном наречии.

“Зачем? — мысленно повторил Меир-во-всем-мире и только теперь испугался по-настоящему. — Наверно, он хочет убить меня за то, что я гей. А может, ему нужен сексуальный раб? Наверно, так. Ведь он не женат, живет один… запрет в подвале и будет насиловать… Но я не могу, я люблю Давида… уж лучше бы он меня сразу убил… Но за что? За что? Господи, какая у меня все-таки выдалась дурацкая, бестолковая жизнь! Как все глупо, как страшно…”

Его сознание снова метнулось от вопроса “зачем?..” к вопросу “за что?..”, и обратно, к “зачем?..”, и снова к “за что?..”, и еще двадцать раз по тому же маршруту, пока, наконец, устав от этой бесполезной беготни, не сникло и не погасло совсем. Да и кто бы не сник и не погас в такой душной и вонючей подрогожной темноте?

Когда Меир пришел в себя, он лежал на боку, на земляном топчане, по-прежнему связанный и с кляпом во рту. Зато дышалось легче. Он слегка повернул голову, чтобы осмотреться. Так. Прежде всего, опасения по поводу подвала подтвердились самым недвусмысленным образом: его действительно бросили в подвал. Ну да, натуральный подвал, без окон. Меир сделал попытку сесть. В заломленных назад плечах остро дернулась боль, он застонал.

— Очнулся?

Голос шел откуда-то сверху. Вывернув шею, Меир скосился направо. Там уходила вверх бетонная лестница, длинная, ступенек в пятнадцать-двадцать. Подвал оказался действительно глубоким. Хилик Кофман сидел на нижней ступеньке и смотрел на Меира, задумчиво поглаживая усы.

— Я вот чего не пойму: как ты догадался? А? Такой с виду педик малахольный, а вот поди ж ты… Охо-хо… Хотя, с другой стороны, чего тут долго гадать. В этом, понимешь ли, вся трудность: куда породу девать? А так-то проблемы никакой. Песочек мягонький, влажный, лопата так сама и идет, как по маслу. Мои таиландцы за день могли бы хоть десять метров проходить, как раз плюнуть. Копают что твои кроты! — он усмехнулся, покрутил головой. — Крепеж-то я им не доверяю, сам делаю. А копают они. Вот… Да только как их пройдешь, эти десять метров, когда песок девать некуда? А?

Хилик вопросительно взглянул на Меира.

— Мм-м-м… — промычал Меир.

— Вот тебе и “мм-м”, — печально сказал Хилик. — Проблема… Сначала в огород кидали. Клумбы там всякие, ну, понимаешь… А хотя, что ты там понимаешь! Пацифист хренов. Сколько их можно делать, клумбы эти?! Ну, по кубу породы на клумбу — так это и то вдвое больше, чем той клумбе надо! А у меня, почитай, на каждый метр проходки два куба! Это что же получается: на каждый погонный метр две клумбы делать? Десять метров — двадцать клумб? Есть в этом логика?

— Ум-м-м…

— Вот тебе и “ум-м”… Пришлось в мешки складывать, в поля вывозить, разбрасывать. Там не так заметно. Но это ж сколько труда лишнего, подумай! Пока собрал, пока вынес, пока погрузил. Да еще и по поселку везти, где вы головами вертите: чего это ты везешь, дядя Хилик? Вертите, мать вашу, а?

— Му-у-а…

— Вот тебе и “му-а”… Значит, надо ночи ждать, осторожненько, да втемную. На сколько со всеми этими заморочками можно продвинуться, как ты думаешь?

— Ма-ммм…

— Хрена тебе “ма-мм”!.. Два метра максимум! Два жалких метра! Эдак я от старости помру, пока доберемся… — Хилик гневно сверкнул глазами. — Только не дождетесь! Сколько не мешайте, не дождетесь! Хилик Кофман свое дело знает… Хилик Кофман…

В дальнем конце подвала что-то зашуршало, затем колыхнулась висевшая там грязная занавеска и из-за нее показалось круглое невозмутимое лицо Чука. Таиландец выволок в подвал большой, туго набитый мешок, потянулся, зевнул и снова шагнул за занавеску.

— Во, видал? — сказал Хилик. — Мешками таскаем…

Он усмехнулся и почти заговорщицки подмигнул.

— Хочешь, небось, посмотреть, да? Хоть одним глазком, да? — Хилик погрозил Меиру пальцем. — А-а… все хотят… Я еще никому не показывал. Никому. Никто не знает. Теперь ты вот узнал. Но это ничего… ничего… Ты ведь никому не расскажешь. Мертвые, они парни молчаливые, даже если пацифисты.

— Мм-м-м! — отчаянно запротестовал Горовиц.

— Отставить мычание! — грозно скомандовал Кофман.

Он одним движением вздернул своего пленника на ноги и подтолкнул к занавеске.

— Смотри!

Грязная материя отодвинулась в сторону, и глазам Меира предстало большое, в человеческий рост, отверстие и прочерченный длинным пунктиром лампочек коридор туннеля.

Ах, Хилик, Хилик… Иехиэль Кофман, сын неистовой Розы Лихтенштейн и, скорее всего, Мордехая Варшавского по прозвищу Мотька-Мотыга! Старый жилистый фермер, единственное уцелевшее дитя прежнего, давно уже ушедшего Матарота!

Я ставлю здесь эту развилку исключительно с целью познакомить вас поближе с этим странным по нынешним временам типом. Теперь таких уже не рождается, а те, что были, стремительно вымирают, как мамонты. Как правило, они и внешне похожи на мамонтов — такие же здоровенные, косматые и совершенно не желающие меняться в угоду глобальному потеплению… или что там губит их на этот раз?

Кто-то скажет: какого черта тогда нам знакомиться с этим мамонтом в объеме, превышающем сюжетно-бюджетные нужды? Зачем тратить время-деньги на тупиковую ветвь развития? И этот кто-то будет абсолютно прав. Меньше всего мне хочется морочить голову действительно занятым людям. Вообще говоря, нужно поблагодарить их уже за то, что они добрались до этой, четвертой развилки. Часа полтора, небось, угрохали, а то и два? Страшное дело… Так что, во избежание излишних потерь, занятые люди приглашаются сразу проследовать к месту, озаглавленному

До свидания, дорогие, до свидания…

А теперь, когда действительно занятые люди ушли и не слышат, скажу вам по секрету: они обязательно вернутся. Потому что действительно занятый человек больше всего на свете боится, как бы чего не пропустить. Собственно, этой, чисто вратарской заботой, он в действительности и занят. Заботой и связанными с нею стараниями. А вот, кстати, они и возвращаются…

Здравствуйте, дорогие, здравствуйте…

Итак, вперед, в тупик.

Младенец, получивший имя Иехиэль Кофман, родился на второй год после основания поселка Матарот. Его первый крик слился с адским грохотом огромной войны, закономерно увенчавшей тогда самые благие человеческие намерения. Век гуманизма увлеченно перемалывал в одной гигантской мясорубке и благоглупых пастырей, и несчастную обманутую паству.