Алекс Тарн - Квазимодо

И сразу — в порт, отдохнуть, напиться воды из фонтана, поживиться ресторанными отбросами. Вообще говоря, в порту было опаснее всего — именно там пса дважды отлавливали зеленые фургоны… но не в выходной. В выходной фургоны не ездят. Пес лег в тени за мусорным баком и стал думать, что делать дальше. В том, что надо что-то менять, не было никаких сомнений. На такое сумасшедшее везение больше рассчитывать не приходилось. Сколько раз ему повезло в этот заход? Не отвезли сразу — это во-первых. Продержали лишнюю ночь в фургоне, душном, грязном, пропахшем смертным собачьим потом, набитом полумертвыми от страха, голода и жажды собратьями по несчастью. Почему? Лень было везти или нашлись у людей неотложные дела, поважнее нескольких собачьих шкур? Кто его знает…

А там и конец недели подоспел — это два. Три — это что служитель не пришел. Четыре — что мальчишка пожалел, открыл, дурачок, клетку. Дальше, пять — что сторож лохом оказался, сдрейфил, три раза стрелял — не попал, да еще и дверь в будку сам распахнул. Ну и наконец, шесть — окно. Шесть раз подряд! Это ж подумать страшно! Так много на одну бездомную собаку… Нет, братец, другого такого счастья тебе не видать, как своих мохнатых ушей. Следующая твоя встреча с зеленым фургоном будет последней, это точно. Может, и до питомника не довезут, пристрелят прямо на месте. Эти-то, из фургона, стрелять умеют, не то что субботний сторож…

В общем, как ни крути, а человек нужен позарез, свой человек, хозяин. Собаке с хозяином никакой фургон не страшен. Собака без человека — как человек без паспорта. Существо вне закона. Любой подлец может ее застрелить, отравить, утопить, и ничего ему за это не будет. Так уж заведено, и ничего с этим не поделаешь. Только где его взять, хозяина?

Люди, они чем чище, тем злее. Хуже всего те, что пахнут одеколоном или духами — эти сразу фургон зовут, без лишних разговоров. Таких на хозяина уговорить трудно, можно не стараться. Но и те, что без одеколона, еще не факт что согласятся. Тут ведь какая проблема — город. Где в городе собаку держать, особенно такую большую? Разве что домой пустить… но это навряд ли… не с такой шкурой. Вон шерсть-то как свалялась, висит клочьями… нет, не пустят. А из города выбираться — долго, да и опасно: если в фургон не залетишь, то под машину точно попадешь. И потом — что там жрать, за городом? Таких мусорных баков, как в городе, там точно не сыщешь. И фонтанов там тоже нету. Если, допустим, выбрался ты из города, но хозяина не нашел — что тогда?

Оставался один вариант — алкаши. От алкашей пахло не менее противно, чем от одеколонных, но они хотя бы были не такими чистыми, как те, а значит, не такими злыми. И хотя некоторые из них все же доставляли иногда неприятности, но неприятности эти не относились к разряду смертельных — так, ерунда, типа беспричинного пинка ногой или камня. Кроме того, двигались они, как правило, неловко и медленно, так что при некоторой собачьей осторожности не представляли настоящей угрозы.

С другой стороны, большинство алкашей были исключительно дружелюбными ребятами, всегда готовыми поделиться всем, что у них имелось, с самой облезлой и непрезентабельной псиной. Иногда они даже приглашали собаку домой, но тут не следовало преждевременно раскатывать губу, а наоборот — полагалось проявлять повышенную осторожность, ибо чаще всего выяснялось, что в доме своем алкаш не хозяин, что командует там не он, а гадкая и визгливая алкашная сучка, на версту воняющая духами и месячными и всегда готовая выплеснуть кружку кипятка на ни в чем не повинного пса.

Таким образом, первоначальное согласие алкаша на замещение вакантной должности хозяина хотя и являлось обязательным условием, но никак не могло быть признано условием достаточным, и поэтому пес, ненавязчиво труся вслед за Мишкой, изо всех сил старался не выпускать из виду это важное обстоятельство. «Спокойнее, спокойнее, — сердито напоминал он радостной надежде, упругими фонтанчиками взыгрывающей у него в душе. — Я ему понравился, ясно, но это еще ничего не значит. Главное — коврик. Пока нету коврика, считай — ничего нету.» Коврик в его понимании означал окончательное оформление связи собаки с хозяином: хозяин, признавая собаку своей, выделял ей персональное, законное место в доме или на дворе и закреплял этот факт размещением на означенном месте необыкновенно важной в своем символическом значении вещи — коврика. Собака, владеющая ковриком, становилась собакой в законе, защищенным существом, неподвластным чужим людям, питомникам и зеленым фургонам.

Они поднялись на холм, миновали туристское бутафорье площади, садик с нелепыми скульптурами и оказались перед лабиринтом полуразрушенных построек турецкого времени. «Погоди-ка,» — сказал Мишка и сел на скамейку. Сердце у пса упало. Ну вот. Раскаялся. Теперь даже до дома не дойдем. Боится своей алкашной сучки. Ну что ж… видать, не судьба.

Мишка уперся в колени обеими руками. «Так не годится, пес. Надо хотя бы познакомиться. Как мне тебя Василию представлять?»

Пес аккуратно сел перед ним и улыбнулся. Вышло печально.

«Я — Мишка, — представился Мишка и потрепал пса по изуродованной щеке. — А ты кто?.. Пес, который смеется? Эк тебя располосовало… Знаешь что? Давай, ты будешь Квазимодо, а? По-моему, подходит. Что скажешь? Квазимодо. Квазимодо. Идет?»

Пес немного подумал и кивнул. Нехай будет Квазимодо. Какая разница? Лишь бы сучка Василий не крысилась. Хоть бы день продержаться, а там уже можно будет и о коврике помечтать…

«Ну и ладно. Пошли.» Мишка встал, сгреб снасти и двинулся дальше, в узкий, заваленный строительным мусором переулок с облупленными глухими стенами. Переулок псу понравился именно своей узостью. Фургону сюда определенно не заехать. Одно плохо — тупик. Закроют выход, и деваться некуда. Хотя нет, можно вон там на приступочку, а потом — на кучу и тогда уже…

«Эй, Квазимодо!» Пес оглянулся. Пока он занимался стратегическими расчетами, Мишка отодвинул от стены ржавый жестяной лист, за которым обнаружился большой, в половину человеческого роста пролом.

«Ну, чего встал? — Мишка сделал приглашающий жест. — Заходи, гостем будешь.» И полез в дырку.

В большом помещении стоял полумрак, смешанный с острым запахом алкашей — Мишки и кого-то еще. Пес, тщательно принюхиваясь, вышел на середину комнаты, туда, где кучковались колченогий кухонный стол и пара пластиковых садовых стульев. В углу, на огромном бугристом матраце была навалена бесформенная груда тряпья. По стенам, на гвоздях висела одежда, пахнувшая слабо, но на все лады, в том числе и одеколоном. Впрочем, запахи эти были явно не первой свежести, и чистоты особенной тоже не наблюдалось. Это вселяло дополнительную надежду, однако пес не стал торопиться с выводами, помня, что, пока у него нету коврика, все это, увы, не окончательно.