Алекс Тарн - Украсть Ленина

— Замечательная у вас собака, — сказал он. — Вот только имя не слишком…

Блонди почувствовала, как хозяин напрягся и перестала улыбаться. Видать, этот худой, и впрямь, не так прост.

— А чем вам не нравится имя?

— Собаку Гитлера звали так же…

— Ну так что? — проговорил хозяин, еще больше напрягаясь. — У вас с этим проблемы?

Лицо у худого вытянулось, он сжал кулаки. Овчарка поднялась одним слитным упругим движением. Если хозяин напрягается, то хорошей собаке положено быть начеку. Тут уже не до кукол.

— Это наш переводчик, — неловко сказал красномордый. — Мы к вам, собственно, по делу. С предложением сотрудничества.

Он повернулся к чурбану.

— Владимир Ильич, пожалуйста.

Чурбан совсем по-человечески фыркнул и сунул руку за пазуху. Блонди утроила бдительность.

— Это ваша газета? — выпалила деревяшка, резким движением выдергивая из внутреннего кармана что-то свернутой трубкой… уж не оружие ли?

Собачьи нервы не выдержали. Не помня себя, Блонди рванулась на защиту хозяина. В следующее мгновение чурбан с деревянным стуком рухнул на пол. По дороге он задел затылком о край стола; раздался особенный шепотливый хруст, как при выламывании старого пня, голова слетела с чурбановых плеч и, недоуменно моргая глазами, покатилась в угол комнаты.

«Конечно, не человек, — окончательно определила Блонди. — Вон и крови нету ни капли. Точно, кукла…»

Она поколебалась, прикидывая, за какую часть хвататься: за тело или за укатившуюся голову? Голова выглядела более пригодной для игры. С другой стороны, думать об игре было еще рано: следовало прежде всего убедиться в отсутствии опасности для хозяина, а в этом смысле тело, конечно же, требовало повышенного внимания. Грозно урча, Блонди ухватила безголовую куклу за бок и потащила ее под кровать. Дерево оказалось совсем легким и мягким на зуб.

— А-а! — дико закричал Вовочка, первым выходя из ступора. — А-а-а-а!..

— Блонди… Блонди… — только и смог вымолвить потрясенный Гранатов.

Челюсть у него отвисла; остановившимся взглядом лидер и основатель РНКП(бл) следил за исчезающими под кроватью ногами одного из гостей. Веня захлопал в ладоши.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Собака не только друг человека! Собака друг человечества!

Цезарь вынул пистолет и направил его на Гранатова.

— Немедленно скажи своей сучке, чтобы вернула нам Ленина.

— Кого? — остолбенело переспросил Гранатов.

— Меня! — послышалось из угла.

Все обернулись на голос. Голова мумии сердито взирала на них, безуспешно пытаясь сдуть с усов налипшую на них паутину.

— Владимир Ильич! Вы живы! — восторженно завопил Вовочка.

Голова брезгливо поморщилась.

— Конечно. Вы что, батенька, в школе не учились? Я жил, жив, и буду жить.

В лице у Гранатова что-то дрогнуло. Он шумно сглотнул слюну и покачнулся.

— Не может быть…

— Может, может, — заверил его Цезарь, опуская пистолет. — Ты собаку уберешь или мне ее пристрелить?

— Господи… — спохватился Гранатов. — Блонди! Фу! Фу! Вон отсюда! Гера! Гера!

Герой звали вовсе не жену и подругу партийного вождя, как можно было бы подумать по совпадению с именем жены и подруги вождя божественного. Герой звали его помощника и ближайшего соратника. Вообще-то, по паспорту он значился как Герасим Скабичевский, но друзья по партии предпочитали именовать его Геринг или, уменьшительно, Гера.

Таким образом, в комнату на зов вождя вбежали в одном лице все трое: и Гера, и Геринг, и Герасим. Последний из них особенно подходил для решения проблем с собаками. Гранатов гневным жестом указал на пристыженную Блонди, понуро сидевшую к тому времени посреди комнаты в позе полнейшего осознания своей ошибки и немедленной готовности все исправить по первому же требованию, хотя бы и ценой собственной жизни.

— Убрать! — заверещал Вильям уже отработанным лидерским фальцетом. — Запереть! Держать! Не пущать!

Перепуганные Герасим и Блонди пулей вылетели за дверь.

— Подходит… — одобрительно заметила голова мумии. — Настоящий вождь…

Голова подмигнула Вовочке, благоговейно сдувавшему с нее последние пылинки.

— Поставьте меня на стол, голубчик. Я хочу побеседовать с этим молодым человеком.

— А как же тело?

— Потом, потом, успеется… — поморщилась голова и скосилась в сторону Гранатова. — Вы мне так и не ответили, батенька: это ваша газета?

Гранатов молчал, ошалело хлопая глазами. Остальные тоже чувствовали себя несколько не в своей тарелке. Голова зловеще прищурилась.

— Да что вы стоите, как истуканы?! Головы потийяли? Товаищ Вознесенский, а ну, поставьте меня на стол! Да не здесь… посеединке поставьте! Вот так. Всем садиться. Я сказал — садиться!

Будь у головы кулак, она непременно бы треснула по столу.

Присутствующие молча расселись. Веня выглядел подавленным. Цезарь озабоченно посматривал под кровать, откуда высовывались ноги другой, очевидно, менее существенной части вождя. Голова прокашлялась и благосклонно уставилась на Гранатова.

— Ну, что же вы молчите, батенька? Вы казались мне уже почти готовым капут еблению…

Гранатов сглотнул.

— Капут чему?

— К употреблению, — перевел Веня. — Дедушка хочет сказать, что вы уже просто готовый вождь, со своим Герасимом и Муму.

— Не своевольничать! — прикрикнула на него голова. — Пей и водите точно! Слово в слово!

Веня скосился на каменное лицо Цезаря и неохотно кивнул. Гранатов незаметно ущипнул себя за ляжку. Нет, все происходило наяву. Прямо перед ним на столе стоял живой… гм… ну, если и не совсем живой, то уж, наверняка, говорящий бюст вождя, очень похожий на тот, который был в свое время установлен в гарнизонной ленинской комнате. Настоящий вождь! С ума сбрендить! А может, ты действительно сбрендил, как еще давно предсказывал отец? Что же делать?.. что же делать?..

Вильям подобрался, сделал глубокий вдох, мысленно прикрикнул на самого себя. Прежде всего, немедленно прекрати этот неуместный мандраж! Ну и что с того, что на столе стоит настоящий вождь? А сам ты — не вождь? Не настоящий? «Вот сейчас и увидим,» — трусливо шепнуло липкое извилистое сомнение откуда-то сзади, из дальних кладовок сознания. А нехрен видеть! Конечно, вождь! Конечно, настоящий! Вон, даже бюст говорит: готов к употреблению. Так что, не бзди, Вилка! Накалывай их, накалывай! Гранатов выпрямился и солидно расправил плечи.

— Да, Владимир Ильич, — произнес он, стараясь не дрогнуть голосом. — Это моя газета. Моя партийная организация и партийная литература. Из искры возгорится пламя, Владимир Ильич.

— Молодец! — восторженно вскричала голова. — Умница! Какая глыба! Какой мать ёый человечище!

Гранатов скромно поклонился. Он чувствовал, как испаряется, исчезает последнее волнение, а с ним и смущение, и неуверенность, и прочие помехи, неуместные для настоящих вождей. Вместо всего этого прямо в душу широкой волной вливалось знакомое безапелляционное воодушевление, так помогающее ему на партийных собраниях и площадных митингах.