Александр Тарнорудер - Ночь - царство кота

— А что, было?

— Да сплошь и рядом.

— Ну, как знаешь.

Они молча держались руками за спинки сидений, пока такси с сумасшедшей скоростью неслось вниз по крутым виражам.

— Значит, — тихо сказал Артем, когда они спустились на равнину к Чек Посту, — с хирургией покончено?

— Наверное… Скорее всего, да.

— Не жалко? После стольких лет.

— Жалко… Только я не знаю, Тем, чего мне больше жалко, бросить медицину, после стольких лет, или тех же лет, прошедших неизвестно как. Я не наивная девочка, Тем, если меня не заставили заплатить сегодня, сейчас же, то это не значит, что не заставят завтра.

— И ты пойдешь на это, а как же выбор?

— Пойду, ты сам все время говоришь: «Есть игра, и есть правила игры». Так я выбрала другую игру.

— Выходит, все продается?

— Да, Тема, все продается! И покупается! Этот объект с сиськами, как ты выразился, сегодня продали за неплохую цену, а тебе сдача со сделки обломилась, бесплатно, между прочим.

— Угу, за это бесплатно мне придется расплачиваться всю жизнь.

— Тогда стань святым, святые — не платят!

Такси остановилось у Ленкиного дома, и она протянула водителю сотню, не глядя на счетчик.

— Оставь, Лен… — начал было Артем.

— Сегодня я угощаю! — отрезала Ленка.

Катерина проснулась далеко заполдень. Просыпаться, собственно, совсем не хотелось, она долго тянула сладкую полудрему, сквозь которую давешние события казались кошмарным сном, надо лишь проснуться, но кто-то другой настойчиво подсказывал, что просыпаться ни к чему. Рабочие сцены разбежались, и некому было сменить вчерашние декорации — чемоданы сиротливо стояли посреди салона, ополовиненный коньяк делил столик с початой коробкой шоколада в компании двух немытых бокалов, спальня выветрилась, но чуткий нюх все равно ощущал запах борделя. Катерина скомкала белье с кровати и запихнула в мусорный бак. Холодильнику был пуст, даже просроченного йогурта не завалялось, не говоря уже о более благородных продуктах. Для коньяка с шоколадом — как-то рано, придется позавтракать в кафе, решила Катерина, однако полдневный зной чувствовался снаружи гораздо сильнее, чем в их прохладном доме. «Наши люди в булочную на такси не ездят» — вспомнилась знаменитая фраза, «зато завтракать на „Тойоте“ еще как ездят», добавила она от себя.

В кафе, выходящем на площадь с фонтанчиком, завтрак давно плавно перетек в обед, и почти все столики были заняты. Она решила сесть в помещении с кондиционером. Время шло, а она так и не решила, что предпринять. Больше всего хотелось, чтобы все стало, как прежде, чтобы это вчера исчезло, как страшный сон, и больше не появлялось. Если бы сейчас, в эту минуту перед ней появился Артем, попросил прощения, повилял хвостом, как побитый пес, она бы наверняка простила его, ну может, двинула бы в сердцах по уху. Катерина не хотела разрыва, не из-за Мишки — из-за себя, из-за них обоих. Она, в конце концов, умела прощать, но на своих условиях — ничего, кроме безоговорочной капитуляции. Ей принесли омлет с грибами и пармезаном и кофе с круассаном, какой-то хмырь попытался подсесть к ней за столик, но одного жеста хватило, чтобы отвалил. Научилась, подумала Катерина гордо.

По мере утоления голода в ней начала прорастать злость, хотелось что-нибудь сокрушить, подраться, набить морду. Попробуй, подойди сюда, подумала Катерина о хмыре, встану и врежу, мало не покажется. Вот только перед клиентами неудобно, парочка точно здесь сидит. Ей захотелось домой, и чтобы Темка там уже был, чтобы принес, подлец, букет цветов, разобрал чемоданы, забросил все в стирку, черт его побери. Она представила, что он входит в дом, где никого нет, и уходит обратно, непонятно куда.

— Шабат шалом, Катерина! — перед ней, откуда ни возьмись, появился запотевший бокал белого вина. Хозяин кафе исходил улыбками, и она признала в нем одного из своих «вип-клиентов». — Какой редкий гость в наших Палестинах! По соседству живешь, или случайно занесло?

— Рядом.

— А что не заходишь никогда? Тебе всегда рады!

— Я знаю, но в шабат домашнего хочется.

— Обижаешь! Что не вкусно было?

— Вкусно, очень, правда, вкусно, спасибо.

— Ну, то-то, — хозяин опять расплылся в улыбке. — Если чего надо, тут мигом…

— Спасибо, все просто прекрасно!

— Рад, очень рад, — хозяин подмигнул и ретировался.

Бокал ледяного вина — это было то, что надо. Мысли потекли спокойнее, ленивее, обстановка этому явно способствовала. Катерина огляделась вокруг: превалировали аккуратно одетые пожилые пары ашкеназского происхождения, пришедшие провести время в кафе, хотя кошерности в субботу ждать не приходится.

Вдруг вспомнилась «Керосинка», до которой надо было ехать несколько остановок на троллейбусе, но можно было, в принципе, и дойти, минуя универмаг «Москва», со своим особенным мороженным в вафельных стаканчиках за двадцать копеек, деревянные павильоны на площади Гагарина, появившиеся во время перестройки.

У Катерины с детства было хорошо с цифрами. Родители, служащие Мингазнефтепрома, гордились ее способностями, но на все просьбы перевестись в матшколу отвечали постоянным отказом. Ей очень хотелось перейти в знаменитую «вторую школу», но предки, по каким-то идейным соображениям, были категорически против, постоянно приносили какие-то грязные сплетни про учителей, компромат на диссидентов-учеников. Катерине хотелось поступить на прикладную математику или, на худой конец, на АСУ, но без частного преподавателя, по той же причине, пришлось идти на экономический, где у каждого второго были предки функционеры, как у нее. Мальчики с ПМ задирали нос, в упор не видели и проходили мимо, а на экономистов ей самой было противно смотреть. Своя среди чужих, чужая среди своих, Катерина исхитрилась донести невинность до четвертого курса, где на картошке, не встречать же двадцать лет целкой, пустилась во все тяжкие. Вспоминать противно. Энергия шла на учебу, вокруг постоянно вертелись какие-то группы, наркотики, полулегальные диски, видеокассеты, фарца, ее ничего особенно не трогало, только самиздат, и тамиздат, тщательно скрываемые от родителей. Модные книги давали читать на одну ночь, из магнитофонов — Галич, Окуджава, Высоцкий, эмигранты. Словом обычная жизнь обычной московской интеллигентной барышни.

Потом распределение. Родители негодовали: «как же так, мы верой и правдой, а дочь не может в нормальный НИИ устроиться». Духота и болото середины восьмидесятых, и вдруг, как прорывается плотина цензуры, в журналах печатают все то, о чем только слышали.

На дачу надо пересаживаться на Ждановской (вот станция замечательная), приливом из метро заносит в вагон электрички, где единственное свободное место напротив какого-то типа кавказской наружности и спиной к движению. Катерина утыкается в «Новый мир», но чувствует на себе взгляд парня напротив. Маскируется под интеллигента, сволочь, а сам так и норовит… Тоже, «Новый мир» разложил, собака, так и зыркает, думает, не замечу. Появляются контролеры, медленно, с двух концов, двигающиеся по вагону к центру, вместо компостеров у них в руках маленькие резиновые печатки, пачкающие лиловым. Пассажиры достают билеты и сезонки.