Евгений Попов - Тихоходная барка Надежда (Рассказы)

— Совершенно случайно.

— Простите его.

— Помилуйте, товарищи, - возразил я, - неужели вы меня принимаете за студента или лицо, не отвечающее за

свои поступки? Ведь у меня, несомненно, должен быть билет. Я купил его за двадцать пять копеек в кассе пригородной станции.

- Если бы у вас был билет, то он был бы, а так его у вас нету, - справедливо возразил контролер и сделал резюме: - Жилет одел, прохвост, а билет дядя за него покупай.

И он был бы совершено прав, этот человек, если бы это было действительно так.

Таким образом, и меня они сняли с места, и меня поволокли вместе со всеми прочими в голову поезда, вымогая по дороге три рубля штрафу.

— Нет у меня три рубля. За что я вам буду давать, когда я уже брал билет за двадцать пять копеек? Я не студент, не ребенок. Я отвечаю за свои слова и поступки.

— Нету у нас три рубля. За что мы вам их будем давать, у нас нету три рубля, - ныла и толпа, пытаясь раздробить зловещее молчание контролеров.

Эти люди загнали, нас в самый передний тамбур, а сами куда-то исчезли.

И наступила тишина, и наступило молчание. Тамбур позванивал и шатался. Сбившиеся в кучу, мы грели друг друга. Нас было человек около дюжины. Не было среди нас веселых, но солидных грибников, не было среди нас обладателей трех рублей.

Малодушные скребли мелочь по карманам, надеясь подкупить неподкупных. Мальчик тихо плакал, заметно повзрослев. Он плакал, но все-таки писал в книжечку карандашиком при никудышном тамбурном освещении. Солдат же глотнул, наконец, и заснул стоя - тихим сном счастливого подростка.

И на его одухотворенное лицо упала уже окончательно наступившая вечерняя темь.

Пошли шепотки.

— Ой! И что с нами будет?

— А будет то, что стащут в милицию и оштрафуют как надо.

— А может, по дороге отпустят? Меня раз отпустили.

— Отпустят, жди.

— Ой-ой-ой.

И тут меня взорвало. Меня, тихого человека.

— Товарищи! Ну вы-то хоть мне верите, что у меня был билет? Вы понимаете, что я - жертва роковой ошибки?

У меня есть билет. Я его брал. И вообще. Мы дожили до счастливых времен, а не верим друг другу, что у нас есть билет. И вообще. Это безобразие - не верить мне, что у меня есть билет. Вы понимаете это?

— Понимаем, понимаем, - закивали товарищи, не веря мне, - как же тебе быть без билета, коли на тебе

жилетка с часами.

— Это - безобразие! - опять вскричал я. - Я чувствую, что даже вы, мои невольные товарищи по несчастью, не верите мне. Но я докажу. Клянусь своим жилетом, что докажу... пустите меня! - окончательно разошелся я. - Я докажу. Я докажу. Я сейчас на ходу выйду из поезда. Из-за такой незначительной вещи, как билет.

Я сейчас на ходу выйду из поезда, а вы убедитесь, что на земле есть еще честный человек, и этот человек - я!

— Да верим мы тебе. Верим. Мы даже видим, что у тебя легкоранимая душа. И жилету верим, - удерживали меня сердобольные безбилетники, поняв мой план и решительность.

Но и удерживая, конечно же, не верили. Укоряли:

— Постыдились бы так делать. Ведь на вас же жилет.

— Бессовестный самоубийца.

— Нехорошо.

— Это не выход! - кричал мальчик. - В любой ситуации надо оставаться человеком.

— Ты противоречишь себе, - холодно заметил я. – Ты требовал активных действий. Вот они.

При этих словах я вырвался, с невесть откуда взявшейся физической силой раздвинул пневматические вагонные двери и, пнув кого-то напоследок, на ходу вышел из поезда.

Вы никогда не выходили на ходу из поезда? О! Сейчас я вам расскажу, что из этого получается.

Я попал под откос. Я летел, как птица, падал, как самолет, и катился, сметая в инерционной агонии пригородную траву, кустики, консервные банки, бутылки, костры туристов и другие мелкие предметы. Потом закон инерции перестал использовать меня в качестве иллюстрации собственного существования, и я затих, лежа в неизвестной, крайне болотистой, вредной для здоровья местности.

Тут-то я и потерял веру в жилет.

Выйдя из поезда, на ходу, с подранной штаниной, с пустотой души и ломотой в членах, я хотел узнать хотя бы, который сейчас час. Полез за часами в карман, а там, ясно, и лежит тот самый билетик, из-за которого загорелся весь сыр-бор. В кармане жилета, жилета, подло, неожиданно и мерзко предавшего меня

А надо сказать, что раньше я очень верил в жилет. Искал в нем остатки человеческого разума, отзвуки гуманистических идей, сам вид жилета успокаивал меня.

А теперь - все. Лежа в неизвестной мне болотистой, крайне вредной для здоровья местности в жутком виде, в жутком состоянии, отдыхая после совершенно несвойственных мне активных действий, я, разумеется, после небольшого размышления, пришел к полнейшему отрицанию жилета.

Подлый предатель! Мой бывший милый, а ныне отрицаемый жилет! Какой там длинный ряд пуговок, отсутствие рукавов, шелковая спинка.

Что теперь все это для меня значит, если я окончательно потерял веру в жилет и пришел к полнейшему его отрицанию, когда исчез мой милый островок спокойствия? Грустно мне. Пойду, пойду, скорей пойду по белу свету, посоветуюсь с трудящимися. Может, хоть они подскажут, во что мне теперь начать верить.

Вот тут некоторые говорят, что в наше время нет настоящей любви. "Нету, ее нету", - утверждают они. А я говорю наоборот.

Как так нету? Есть! Есть она, единственная и неповторимая. Единственная и неповторимая в жизни. Есть. Вернее, была. У меня была любовь, а ее погубила химия. У меня была любовь, ее сгубила химия, а я стал тем, кем я сейчас являюсь. То есть - никем.

Вот слушайте.

Но только снимите, пожалуйста, шапки. Снимите шапки, ибо я буду рассказывать тра-а-гическую историю из собственной жизни.

...Влюбился я раз. Сижу в театре ТЭЗ, где дают Шекспира.

И чувствую, что чем-то воняет.

- Галя, - говорю я своей невесте. - Галя, тебе не кажется, что здесь чем-то воняет?

А она не отвечает, увлеченная произведением гения. Что ж, и в этом мы с ней сошлись. Я тоже, можно сказать, без ума от Шекспира. Если бы он сейчас жил, то я любил бы его, наверное, даже больше, чем родного брата. Но Шекспир умер, а брата у меня нет. Я жил один и дожился до того, что влюбился в Галю.

- Галя, - говорю.

Не отвечает. Увлеклась, голубушка. Ах, как я ее любил. А на сцене все актеры скачут. Как черти. Кувыркаются и поют песни на музыку Высоцкого, а также квартета "Битлз", а также французского ансамбля "Компаньон де ля шансон".

А я чувствую, что в зале чем-то воняет.

- Галя, - говорю я. - Чем же воняет? Не то бензином, не то еще каким соединением? Что это такое? В чем

дело, спрашивается?

Молчит моя Галя, потому что на сцене монах вдруг пустился в не запланированный Шекспиром вокальный монолог о том, что героям всего по четырнадцати лет и как-де отнесутся к этому факту последующие и грядущие изнеженные поколения.